Изменить размер шрифта - +
Минутные ссоры переходили в хронические состояния неприязни. Эволюционировала к матриархату с помощью грубых слов и циничных жестов. Молча слушал. Даже через столько лет все еще эпатировала: "жрачка" или "облом". "Собака" — любимейшее выражение в диапазоне от нежности до ярости. Порой он находил в своих куртках зло скомканные платки и обломки раскрошенных сигарет. Хорошо еще, что там не было ампул с цианистым калием. Может быть только — за подкладкой?

— Я не хочу туда уезжать, — ответил, привычно сдерживаясь.

Россия стала далекой, как Америка. Куда уж дальше?

Подался, чтобы спрятаться в комнату. Втягивал под себя, как улитка, пятки и подбородок, но прежде она успела пару раз всадить в него вилки ненависти — нервозность, проистекающая от лености шевелить мозгами. Ей трудно было сосредоточиться и держать себя ровно весь день — легче разгонять облака и пыхтеть над кроссвордами. Недостаток натуры, обернувшийся достоинством в семейной жизни с точки зрения выворачивания рук мужу — старая песня.

— А тебя никто и не приглашает...

Женщина, которая всегда подчеркивает, что ты плебей. Выдержала паузу, как профессиональная скандалистка:

— Потому что ты вечно ляпаешь что-нибудь такое... — Покрутила ладонями, как ловкий фокусник, из рукавов которого выпадают самые неожиданные предметы, и вам это кажется естественным в силу стечения привычных обстоятельств, которые вы не можете или не хотите менять, и вы знаете, что вслед за красной лентой всегда появляется заяц с ослиными ушами, — и вам это тоже нравится, пожалуй, даже больше, чем собственный здравый смысл.

— Какая ты пошлая, — весело удивился он.

Может быть, его удерживала пустая могила? Верил и не верил себе — в свою странную верность. Знал, что все равно сдастся во имя семейного спокойствия и работы. Второй Жанны Эбютерн из нее явно не выйдет. 

— Фу, какая я пошлая! Фу, какая я пошлая! — уперла руки в бока. — Но жизнь заставляет! — На лице запечатлелась торжествующая уничижительность, и вслед: — Позвони своей очередной девице, телефон оборвала... — Прекрасно умела менять тон: с презрительного на равнодушный.

— Она такая же моя, как и твоя... — Почувствовал, что достойно огрызнулся.

Впрочем, к его чести, он даже не догадывался, кто звонил. Может быть, из секретариата местечкового "Братства писателей", которым нужна рекомендация на собрата, или Королева, хотя навряд ли, потому что голос Королевы Саския прекрасно знает, и, конечно же, не Гд. И слава богу. Неужели вернулась? На момент отвлекся от ссоры — не ждал, не готовился. Отогнал соблазнительную мысль навестить, вот бы где расправиться, выплеснуть накопившуюся энергию из живота. Впрочем, это только в голове. Умозрительность не имеет характера гарантированной точности, пока не реализуется зримо.

Проверил: лицо осталось непроницаемым, как маска, — настолько непроницаемым, что он не понравился самому себе; тылы, прикрытые любимой комнатой.

— Знаем... знаем... — (многозначительно) Женщины, которых она не может простить только потому, что они сами с ним знакомились. — Позвони, гений!

Провинция не любит таланты. Вредно для пищеварения. Хорошо быть толстокожим, строкогоном в конце концов, писать литературные гаммы. Жениться исключительно на салонных дамах (на первой, второй, третьей... по закону больших чисел), сублимировать на этом с важностью открывателя звезд, быть патетиком и ловцом литературных блох.

Не выдавая чувств (апатический синдром? тайком улыбался в предвкушении работы), рассматривал выцветшие лимонные обои (не путайте с лимоновской "Лимонкой"). Ремонт, к которому готовился пятый год. "Бедные греки! Бедный я!" Гд. оказалась бы весьма кстати. Не многие обладали ее талантом расхолаживать тело и душу.

Быстрый переход