Тем временем таинственный путешественник вошел в вестибюль и, бросив чемодан на бархатную скамейку, подошел к швейцару, толстому величественному старику с седыми волосами, который смерил его с головы до ног негодующим взглядом.

— Дома граф? — спросил незнакомец, человек высокого роста, стройный, со смуглым лицом, обрамленным темной бородой.

— Нет, сударь, графа нет дома, и неизвестно — когда он вернется, — отвечал швейцар несколько гневно, но вместе с тем почтительно, так как аристократический, приличный вид посетителя, не соответствующий его экипировке, удивлял его. Но вдруг с глухим восклицанием он выронил из рук свою палку с золотым набалдашником:

— Боже милосердный! Да это наш молодой барин.

— Вы узнали меня, почтенный Мюллер, хотя я не могу больше называться молодым, — отвечал приезжий с улыбкой, меж тем как лакеи, бывшие в вестибюле, вытянулись как наэлектризованные.

— Ах, какое счастье послал мне Бог! Снова я вижу вас, граф. Но как же вы приехали совсем один? — спросил старый слуга, со слезами на глазах целуя руку Арно.

— Мой камердинер и мои вещи прибудут завтра. А теперь скажите мне, почтеннейший, правда ли, что Танкреда нет дома?

— Да, да, он на службе, но графиня у себя. Боже мой, как месье Танкред будет счастлив! — добавил старик в волнении.

— Пусть здесь никто не трогается с места. Я хорошо знаю дорогу и сам о себе доложу до прихода брата, — сказал слугам Арно, медленно поднимаясь по лестнице.

Множество воспоминаний, тяжелых и счастливых, обступили его при входе в этот дом, который он оставил семнадцать лет тому назад. Сколько раз он хотел писать, узнать о судьбе своих близких и всякий раз оставлял свое намерение, боясь коснуться прошлого, отравившего лучшие годы его жизни. Давно его скитальческая жизнь томила его. Рана его сердца зажила под смягчающей рукой времени, и усилившаяся тоска по родине заставила его возвратиться. Только ему не хотелось расспрашивать предварительно о том, что происходило в его отсутствие; он хотел неожиданно очутиться в этом новом мире, увидеть, как его примут, убедиться, что его безумная страсть окончательно погасла.

Все эти мысли толпились в голове Арно, меж тем как он медленно проходил по комнатам, с любопытством осматривая происшедшие перемены. Графиня, о которой говорил швейцар, вероятно, жена Танкреда. Габриэль давно должна была быть баронессой Веренфельс. У дверей бывшего будуара он остановился на минуту в нерешительности; затем, приподняв тяжелую парчевую портьеру розового цвета, окинул комнату взглядом. У окна на круглом диване он увидел женскую фигуру в домашнем платье белого кашемира, на котором резко выделялась длинная и черная коса. Этот гордый и правильный профиль был слишком хорошо знаком Арно, и почти невольно он вскрикнул:

— Габриэль, ужели время не властно над вами!

При звуке его голоса сидевшая на диване быстро повернулась и с удивлением устремила на него свой взгляд; но минуту спустя она кинулась к графу с радостным криком: «Арно!» Теперь граф в свою очередь был поражен, так как не замедлил понять, что видит перед собой не знакомую ему личность, а живой портрет той, которую он любил, но не ее самое. Молодая девушка, однако, тотчас остановилась в смущении.

— Мою мать звали Габриэль, а я Сильвия де Морейра, — сказала она, протягивая ему обе руки.

Арно с живостью взял ее руки и несколько раз поцеловал их.

— Благодарю вас за этот прием; одним словом он воссоздал семью путнику, который возвратился таким одиноким. Вы дочь дона Района? И он тоже живет здесь? Но отчего вы сказали «Мою мать звали Габриэль?»

Он замолчал, взволнованный и смущенный.

— Мой отец умер, и мать моя тоже.