Молодой человек облокотился, сжимая рукой пылающий лоб. Колеблясь между двух противоречивых внушений, он решился на компромисс, эту первую ступень падения. И сказал себе: «Я уеду, но не сейчас, буду ждать первого приличного предлога».

Так как Готфриду хотелось покончить скорей с этими колебаниями, он встал и тотчас пошел к графу, где нашел и Арно, который только что возвратился в замок.

— Граф, — сказал он после короткого обмена незначительными фразами, — я пришел извиниться за резкость моих вчерашних слов и поблагодарить вас за ваше доверие и доброту ко мне, превышающие мои заслуги; с глубокой благодарностью я остаюсь в вашем доме и по-прежнему буду заниматься воспитанием Танкреда.

— Вы объяснились с моей женой? Обещала она быть впредь благоразумней?

— Я сейчас говорил с графиней и пообещал не делать ничего, что могло бы причинить ей неудовольствие. Ах, граф, вы поставили меня в очень неловкое положение; я и не воображал, что вы так строго отнесетесь к этому вопросу. Тяжело видеть, когда женщина вынуждена смириться, а графине было так трудно этому подчиниться, что, когда я ушел, ей сделалось дурно.

Арно слушал молча, но при последних словах у него невольно вырвалось глухое восклицание, и, как только Готфрид ушел, он сказал с волнением:

— Как ты мог, отец, отнестись к Габриэли с такой безжалостной суровостью? Личное извинение было совершенно излишне. Веренфельс мог бы удовлетвориться и чем-нибудь меньшим для того, чтобы остаться. Вчера он достаточно отплатил за обиду. Бедная женщина! Что если ее здоровье пострадает от такого тяжелого унижения?

— Милый Арно, если б ты имел счастье быть, как я, одиннадцать лет мужем Габриэли, — сказал он спокойно, с горькой улыбкой, — ее обморок не встревожил бы тебя так. Богу известно, каких мук мне стоило это завидное счастье. От души желаю, чтобы судьба избавила тебя от такой доли и послала бы тебе жену кроткую, чистую и любящую, как была твоя мать. С нею я наслаждался истинным счастьем и душевным спокойствием. Но женщины, которые обладают демонической красотой, как Габриэль, вызывающей страсть, но ничего не дающей сердцу, и поклоняются лишь самим себе, — неизбежно делают человека несчастным. Я привык к этим супружеским бурям, они разыгрывались всегда вследствие моей неуступчивости, моего нежелания сделаться нищим. Габриэль разорила бы каждого, будь он богат, как царь, если бы дать ей волю.

Молодой граф опустил голову. Несмотря на свое ослепление, он чувствовал, что отец прав и что, конечно, он должен был много страдать, чтобы состариться прежде времени и иметь силу сопротивляться женщине, которую так страстно любил.

— Ты навестишь ее? — спросил он тихо.

— Нет, это вызвало бы новую сцену, — сказал спокойно граф. — Она очень сердита, что я осмелился принудить ее к чему-нибудь, и не захочет меня видеть. Ко всему этому надо относиться терпеливо. Конечно, в первые годы нашего супружества такие раздоры отнимали у меня сон и мирное настроение духа, и я заплатил тяжелую дань нравственной борьбы, прежде чем приобрел необходимое спокойствие, чтобы выносить такие бури. Но ты, Арно, пойди к ней, поговори с ней серьезно и узнай, не нужно ли ей доктора.

— Я сейчас иду, отец, раз это ты позволяешь, я постараюсь ее успокоить.

Молодой человек вышел очень взволнованный и взглядом, брошенным на супружеские отношения отца, и мыслью, что он проникнет в святилище этой пленительной женщины.