Габриэль».

Она заклеила письмо и велела своей преданной Сицилии немедленно отправить его. Два часа спустя она получила следующий ответ:

«Графиня, ваше желание для меня свято, и вполне справедливо, чтобы я старался загладить мою вину и извинился перед графом Арнобургским; вызов его был. ему внушен законным негодованием. Я в отчаянии, что увлекся своей пылкостью, и молю вас простить меня. Безумная любовь, которую вы мне внушаете, служит мне единственным оправданием; но пролить кровь между нами считаю гнусным. Я уезжаю на несколько месяцев и молю Бога хранить и подкрепить вас. До свидания.

Рамон де Морейра.

Облегченная от огромной тяжести, Габриэль уснула, крайне утомленная. На следующий день утром верховой привез письмо от барона де Морейра графу Арнобургскому.

«Надеюсь, граф, — писал дон Рамон, — вы не объясните трусостью то, что я вам скажу. Вы достаточно меня знаете, чтобы быть уверенным, что я никогда не уклонялся от дуэли, но я узнал о смерти вашего отца, и мысль, что мое безумное увлечение способствовало тому, ужасна для меня. И в виду этого незакрытого еще гроба дуэль с вами немыслима для меня. Я немедленно уезжаю отсюда и прошу у вас прощения за мой вчерашний поступок. Но можете ли вы осуждать меня за то, что я был ослеплен моей страстью к этой очаровательной женщине! Счастлив тот, кто может противиться ей».

С тяжелым вздохом Арно сложил письмо. Жизнь была ему ненавистна, и умереть от руки дона Рамона было бы для него желанным исходом. «Да, счастлив тот, кто может противиться этому коварному созданию, гибельному для Рекенштейнов», — прошептал он с горечью.

После похорон графа Вилибальда в Рекенштейнском замке водворилась мрачная пустота. Арно удалился в свое имение и не трогался оттуда, занятый приготовлениями к дальнейшему путешествию. Он решился океаном отделить себя от Габриэли и, согласно обещанию, которое дал отцу, стараться вытеснить из своего сердца соблазнительный образ. Успеет ли он в этом? В настоящую минуту состояние его души было ужасным. Страсть и ревность терзали его, лишая покоя и сна,, подтачивая здоровье и заставляя его подчас бояться помешательства.

Он думал, что не вынесет этих мук, но душа, соединенная с телом, — эластичная ткань: человек мучается, корчась, как червь, когда ступает на него давящая пята судьбы, но истерзанный, разбитый, он встает… и продолжает жить.

После смерти мужа графиня заперлась у себя в комнатах и не принимала никого, удаляла от себя даже Танкреда. И мальчик, скучая в замке, проводил большую часть времени в Арнобурге или у Фолькмара, куда тащил беспощадно доброго и слабого кандидата.

Весть о скором отъезде Арно достигла Габриэли и усилила ее мрачную грусть. Все вдруг покидали ее. От Готфрида не было никаких известий; она даже не знала, слышал ли он о событиях, происшедших в их доме. Безмолвное уединение, которое ее окружало, давило ее, как кошмар; и порой этот обширный замок казался ей саркофагом, закрывшимся над ней.

Однажды вечером графиня сидела у себя в будуаре. Лампа под абажуром слабо освещала ее голову, откинутую на спинку кресла, побледневшее лицо и сложенные руки, ослепительная белизна которых выделялась на черном платье, делая их похожими на дивное изваяние. Погруженная в свои думы, молодая женщина не заметила, что портьера приподнялась и Арно остановился на пороге. Не отрывая глаз, он смотрел на любимую женщину, которая никогда не казалась ему более обольстительной, и тяжелый вздох вырвался из его груди.

Габриэль вздрогнула и поднялась.

— Арно! — проговорила она нерешительным голосом, протягивая ему руку. Перемена, происшедшая в наружности ее пасынка, мучительно сжимала ей сердце.

— Я пришел проститься с вами, Габриэль, — сказал молодой граф, подходя к ней.