— Пожалуй. — Он быстро сует руку в карман, достает крохотный диктофон и кладет его на середину стола, между ними и мной. — Я бы хотел записать наш разговор, если не возражаете.

Это уже огромный шаг вперед. Неделю назад Хански и Эрарди ленились достать ручки, а теперь правительство намерено фиксировать каждое слово.

— Мне все равно, — бросаю я, пожимая плечами.

Он включает диктофон и говорит:

— Итак, вы утверждаете, что знаете, кто убил судью Фосетта, и хотите сообщить эту информацию в обмен на освобождение. Выйдя, вы желаете получить защиту. Таковы условия договоренности?

— Пожалуй, — отвечаю я, копируя его.

— Почему мы должны вам верить?

— Потому что я знаю правду, а вы от нее очень далеки.

— Откуда вам это известно?

— Известно, и все. Будь у вас серьезный подозреваемый, вы бы сейчас со мной не беседовали.

— Вы в контакте с убийцей?

— На этот вопрос я не отвечу.

— Вам бы следовало дать нам хотя бы что-то, мистер Баннистер, чтобы заинтересовать нас в нашей с вами небольшой сделке.

— Я бы не назвал ее небольшой.

— Пусть будет по-вашему. Объясните, как вы это себе представляете?

— Объясняю. Все тайно, строго конфиденциально. Мы заключаем письменное соглашение, утверждаемое федеральными прокурорами обоих дистриктов: Северного, где меня судили и приговорили, и Южного, где вы сейчас ведете расследование. На соглашении должен поставить подпись судья Слейтер, вынесший мне приговор. После заключения соглашения я называю вам имя убийцы. Вы его арестовываете, изобличаете, Большое жюри предъявляет обвинение в убийстве, и меня внезапно переводят в другую тюрьму. Но я больше не сижу. Меня увозят отсюда, как будто переводят, но вместо перевода я поступаю под опеку программы защиты свидетелей. Мой приговор будет отменен, досье аннулировано, фамилия изменена, внешность, возможно, тоже при помощи пластической хирургии. Я получаю новые документы, новое лицо, хорошую федеральную должность где-нибудь в другом месте и в придачу вознаграждение.

На меня смотрят три каменных истукана.

— Это все? — произносит наконец Данливи.

— Все. Обсуждению не подлежит.

— Ничего себе… — бормочет Данливи. Не исключено, что я его шокировал. — Похоже, у вас было время все это обдумать.

— Гораздо больше, чем у вас.

— А если вы ошибаетесь? Вдруг мы арестуем не того человека, каким-то образом добьемся предъявления ему обвинения, вы выйдете — а мы проиграем дело в суде?

— Ваша проблема. Не сможете доказать его вину — ваша ошибка.

— Хорошо, мы его сцапали. Какие у нас будут улики?

— В вашем распоряжении все федеральное правительство. Заполучив убийцу, вы наверняка накопаете улики. Не могу же я делать за вас всю работу.

Для драматического эффекта Данливи встает, потягивается и начинает прохаживаться по комнате, изображая глубокие сомнения. Потом снова садится и смотрит на меня.

— По-моему, мы зря теряем время.

Неуклюжий блеф молокососа, не имеющего права здесь находиться. Ветеран Хански чуть наклоняет голову и моргает. Ему не верится, что можно быть таким недотепой. Эрарди не сводит с меня глаз, и я чувствую его отчаяние. Чувствую и напряжение между ФБР и прокуратурой — обычное дело.

Я медленно встаю.

— Вы правы, мы теряем время. Я больше не стану с вами встречаться, пока вы не перестанете присылать безусых юнцов.