|
Эванс-Притчард без колебаний утверждает, что если бы они «хотя бы вникли, скажем, в христианскую теологию, историю, толкования, апологетику, символику и ритуалы, они были бы гораздо лучше готовы к тому, чтобы адекватно воспринять описания первобытных религиозных идей и практики». Это, без сомнения, верно, и ни один историк религий не сможет недооценить подобные утверждения. Но, с другой стороны, так называемая религиозная грамотность сама по себе не является гарантией верного понимания первобытных религий. В любом случае, будь то религиозная «грамотность» или «безграмотность», западный исследователь подходит к «примитивному миру» с определенными идеологическими предпосылками. Само явление «примитивности» (вернее, первобытности) владеет воображением исследователей по крайней мере последние двести лет. При этом один коренной вопрос в большей или меньшей мере неявно направлял их исследования: представляют ли современные «примитивные народы», говоря с религиозных позиций, стадию, весьма близкую к «изначальному состоянию», либо, наоборот, так называемые примитивные народы (или их большинство) являют собой более или менее катастрофическую «деградацию», падение по сравнению с состоянием «первобытного совершенства»?
Мы можем назвать эти две антагонистические позиции эволюционистской и романтически-декадентской. Первая отвечает, главным образом, позитивистскому духу времени XIX столетия, хотя в действительности она доминировала в научном мире от Огюста Конта и Герберта Спенсера до Э.Б.Тайлора и сэра Джеймса Фрезера. Вторая, связанная как с представлением о «благородном дикаре» эпохи Просвещения, так и с христианской теологией, впервые получила определенный научный авторитет благодаря трудам Эндрю Лэнга и Вильгельма Шмидта, но так и не стала по-настоящему популярной среди этнологов и историков религий. Несмотря на радикальные различия, у этих научных позиций есть две общие черты: 1) их приверженность поискам происхождения начал религии и 2) их понимание начала как чего-то «простого и чистого». Конечно, эволюционисты и романтики-декаденты весьма по-разному трактовали эту первобытную простоту. Для эволюционистов «простой» значило элементарный, то есть что-то весьма близкое к поведению животных. Для романтиков-декадентов примитивная простота была либо формой духовного богатства и совершенства (Лэнг, Шмидт), либо наивной простотой «благородного дикаря», свойственной ему до того, как привнесенные цивилизацией деградация и упадок пагубно повлияли на него (Руссо, Просвещение). Постулатом обеих идеологий было развитие архаических религий как линейное движение от простого к сложному, хотя и в противоположных направлениях: вверх (эволюционисты) или вниз (романтики-декаденты). Однако эти позиции предполагали натуралистический или теологический подходы, но не исторический. Западная наука почти сто лет вырабатывала различные гипотетические реконструкции происхождения и развития примитивных религий. Раньше или позже все эти труды устаревали, и сегодня они значимы только для истории западной мысли. В последние тридцать или сорок лет «историчность» примитивных культур и религий была признана повсеместно. Ни один современный этнолог или историк религии не считает, что примитивные народы — «дети природы» (Naturvolker), что они не «жили в истории» и не менялись в ней. Основное отличие при сравнении с другими типами культур состоит в том, что примитивные народы не столь сильно интересуются тем, что мы называем «историей», то есть серией необратимых событий, которые происходили в линейном, историческом времени. Их интересует скорее их собственная «священная история», то есть мифические и творческие акты, основавшие их культуру и институты и даровавшие смысл человеческому существованию, Это особое отношение примитивных народов к истории составляет весьма интригующую, интересную и сложную, но не запутанную проблему, которую мы не будем здесь обсуждать. |
