Продолжалось это его дурацкое кладоискательство каждую ночь, как по часам, так примерно с неделю. А потом… Началось.

И смешно, и обидно… Мне как раз замечательный сон снился. Будто пришел я с войны, кончилась она наконец, и почему-то жарким летом, в какое и началась. Иду я, стоит моя Верочка в летнем платьице – аж зубы свело. Хватаю я ее в охапку, и начинаем мы друг другу радоваться, да так жизненно все, как наяву, и начинаем мы с ней уже проказничать, как на немецких открытках, вот надо же…

И тут-то будит меня Ванька Шушарин, чтоб ему… Когда окончательно проснулся и понял, что к чему, чуть не залепил ему сгоряча в ухо: вокруг тишина, никакой тревоги… Тут и Ленька Одессит проснулся, и Петрович. А надо сказать, что мы, когда стало известно, что батальон тут и расположится, проявили солдатскую смекалку: быстренько заняли втроем небольшую такую ванную, вовсе не роскошную, как другие, – начштаба, я краем уха слышал, говорил, что это наверняка для прислуги. Конечно, никаких там удобств, шинель подстелил, ею же и прикрылся, но лучше уж спать в комнатушке втроем, закрывши дверь, чем в каком-нибудь здешнем зале, где храпит чуть ли не рота. Кто храпит, кто орет во сне, то и дело через тебя ходят… На войне, конечно, сон каменный, и все равно, так оно было гораздо удобнее…

Дверь Ванька оставил открытой, видно в примыкающей комнате, что там темнотища, только лунный свет в окошко. Злость меня взяла нешуточная, и послал я Ваньку так раскудряво… А с него как с гуся вода. Аж приплясывает:

– Сержант! – Я тогда был сержантом, командиром отделения. – Надо немца брать!

Ленька тем временем вздул коптилочку. Смотрю, Ваньку прямо-таки колошматит в азарте, на месте стоять не может, будто чечетку бьет.

– Какой, мать твою, – говорю я, – немец? Откуда здесь немец?

И действительно, откуда? Вокруг парка наших до едрени матери – там и танкисты расположились, и артполк. Откуда тут немец? В подвале, что ли, прятался? Подвалы здесь громадные, мы их толком изучить и не успели, к чему? Да и комбат настрого запретил туда шляться, потому как там обнаружился винный погреб. И у входа в подвал именно по этой причине был постоянный пост…

Ванька говорит:

– А не знаю откуда, только он там ходит! И не простой немец – генерал! Вот точно говорю – генерал! Весь из себя… как павлин, столько на нем всякого… Сержант, брать надо, он там спокойненько так гуляет, дурной совсем! Генерал же! Я б перекрестился, да я ж комсомолец, в бога не верю… Чем хочешь тебе клянусь! Генерал ходит! По аллеечке от фонтана неподалеку! Шпацерует, как будто нас тут и нету!

Больше всего мне хотелось если не в ухо заехать, так хоть отматерить знатно и завалиться досыпать. Вот только сон про Верочку уж точно не досмотришь с того места, где разбудили…

И тут смотрю я, физиономия у Леньки стала что-то уж очень серьезная. Он говорит этак раздумчиво:

– Сержант, а Виттендорф помнишь?

Где ж тут забыть, месяц всего прошел… Городок этот наш комбат, вечная ему память, брал грамотно: устроили такой артобстрел, что небу стало жарко, «Катюши» с артиллерией взаимодействовали, и уж потом пошли мы, пехота. Потери вышли очень небольшие. Короче говоря, от такой канонады немецкий полковник в городке взял да и свихнулся напрочь – это бывало, и у нас тоже, чего там… Часов через несколько после того, как мы город заняли окончательно и подавили всякое сопротивление, вылез на улицу – в полной парадной форме, при орденах, в глазу монокль, в руке тросточка с серебряными украшениями.