Она сжала свою искусственную руку, и в ней открылся небольшой лючок. Внутри лежала память для фотоаппарата. «Это же моя! — подумал Шэм, пока она извлекала ее наружу. — Право нашедшего!» Хозяин кафе уже кивком приглашал их внутрь.

— Идем. Я проверю это, — сказала капитан. — Потом скажу тебе, куда идти.

В боковой комнатке обнаружилась целая коллекция ординаторов: оборудование было, что называется, с бору по сосенке: спутанные трубки, кое-как присобаченные к экранам мувографов, черно-белые моргающие проекторы, буквенные клавиатуры; дизельный генератор, жужжа, поддерживал жизнь в этом машинном реликварии.

Шэму раз-другой доводилось иметь дело с ординаторами, но они не очень его интересовали. К тому же на Стреггее их вообще было немного, а те, что были, как он слышал, недотягивали до современных технических стандартов. Капитан отмела в сторону провода, опутавшие экран, точно сказочные заросли ежевики волшебный замок. Пока экран светлел, нагреваясь, она положила на стол левую руку и с пулеметным клик-клик-клик стала выдвигать из нее различные приспособления: какую-то машинку, увеличительное стекло, мини-телескоп и толстую иглу для штопки. Для нее это было, как для других барабанить по столу пальцами. Шэм молча стоял рядом и вежливо ждал, мысленно казня капитана самыми страшными казнями, какие есть на свете. Наконец она вставила пластиковый кусочек в щель ординатора.

«Мало того, что ты украла у меня мою находку, — думал Шэм. — Теперь ты меня еще и подразнить ею решила». В то же время он сомневался, что память, так долго лежавшая в сырой земле, где ее грызли животные, что-то сохранила. Да, может, там и не было ничего вовсе. Вдруг на него с экрана поглядел какой-то человек.

Крупный, бородатый, лет за сорок. Он смотрел прямо в объектив, слегка откинув голову, его руки тянулись к экрану, теряясь за его краем. Типичная поза человека, который снимает самого себя, держа камеру на отлете. Он не улыбался, этот мужчина, но в его лице чувствовалось веселье.

Память, конечно, пострадала от времени, изображение на экране выглядело каким-то пыльным. Позади фотографа стояла женщина. Она была не в фокусе, так что выражения ее лица было не разглядеть: сложив руки на груди, она могла взирать на фотографа терпеливо, снисходительно, даже с любовью.

«Значит, это вы — череп, — подумал Шэм. — Кто-то из вас тот череп, который я нашел». — И он едва заметно переступил с ноги на ногу.

Напхи нажала какую-то кнопку; возникло другое изображение. Двое детей. Не в поезде: позади них был город. Какая-то арка, странная, косая, словно наспех сложенная из белых блоков разных размеров. Девочка маленькая, мальчик еще меньше. Оба темно-серые, как все манихийцы. Улыбаются. Смотрят прямо на Шэма. Он нахмурился. Капитан глянула на него так, словно он что-то сказал.

Такой строгий мальчик! И такая задумчивая девочка! Ручки вытянуты по швам, волосики аккуратно причесаны… Тут картинка опять дернулась и изменилась. Ребятишек не стало, Шэм увидел комнату, заваленную разным хламом, потом, почти в ту же секунду, громадную гавань, подобной которой он не видел нигде и никогда, набитую поездами самых разных типов и предназначений. Он даже охнул, но и эта картинка исчезла, сменившись видом с верхней палубы поезда, на полном ходу несущегося по рельсоморью. И снова женщина, теперь перед приборной доской локомотива.

Клик-клик, тарахтела капитан. Шэма сводила с ума эта ее манера сидеть абсолютно молча. А на экране сменяли друг друга картины островов и рельсоморья. Пути ветвились меж старыми деревьями, прошивали насквозь целые рощи. Прямо лес, иначе не скажешь. Причем не на горбу какого-нибудь островка, а прямо на море. Снимок был сделан, видимо, осенью, потому что на рельсах впереди локомотива лежала нетронутая сухая листва.