– Мы, военные, – сказал Баннинг Кок, – тоже считаем, что надо отдыхать вовремя. Даже в бою. Чтобы вернее побеждать.

Художник нахмурился.

– Сколько вам лет? – спросил он.

Капитан ответил.

– Я на год старше вас, – сказал Рембрандт. – Старик уже. Тридцать шесть – не двадцать шесть. Тогда я не знал усталости.

Капитан настаивал на своем: художник достаточно здоров, вполне физически крепок и усталость его со стороны не замечается.

Капитан говорил, а Рембрандт с интересом его разглядывал. Он уже не слушал, только напрягал зрение и ходил перед Баннингом, изучая его с разных сторон.

– Послушайте, господин Баннинг Кок, – сказал художник, – а ведь вы нравитесь мне. Я, пожалуй, возьмусь писать портрет вашей роты…

– Затем я и явился, – сказал капитан.

Художник велел служанке принести холодного пива. Уселся в глубокое кресло.

– Доктор Тюлп ничего не говорил о моих странностях?

– Нет, – сказал Баннинг.

Рембрандт задумался.

«Слишком простоватое лицо, – сказал себе капитан. – Руки молотобойца. Спина грузчика».

– Я в работе не жалею себя, капитан…

«Разумеется, сын мельника таким и должен быть. Ведь приходилось таскать мешки…»

– Не жалея себя, я соответственно отношусь и к тем, кто позирует мне…

«Такой способен ворочать мельничное крыло вместо ветра…»

– Одна дама даже в обморок упала…

«В нем чувствуется потомственный лейденский мельник. Там чертовски злые ветры. Там требуются особая сноровка и знатная сила…»

– Чем человек богаче, тем он нетерпеливее, господин капитан. Слышите?

– Да, конечно, слышу.

– И что скажете на это?

– Они бывают разные.

– Хорошо! – Рембрандт шлепнул себя ладонями по коленям. – Допустим, все терпеливы… Но вас предупредили, что за работу я беру дорого?

– Сказали.

– Вас это не смущает?

– Нет. Мы уже обсудили это меж собой.

– Где?

– В роте.

Рембрандт встал.

– Вы могли бы пройти сюда, господин капитан?

– Разумеется.

Художник подвел его к окну. Взял лист белого картона и несколькими штрихами набросал портрет капитана во весь рост.

– Как? – спросил Рембрандт, показывая рисунок.

– Просто богатырь… – весело заметил Баннинг Кок.

– Вы и есть богатырь.

На прощанье Рембрандт сказал:

– Выпьем за дружбу. Но вы с друзьями подумайте: найдется ли терпение и достанет ли флоринов? Ладно?

– Господин ван Рейн, я учту все, обо всем доложу роте. Однако могу сказать заранее: мы примем все ваши условия.

– Пора обедать, – сказала Саския, входя в мастерскую.

Она выглядела неважно. Беременность всегда приносила только горе. Что ждет ее на этот раз?

Художник замечал в ней малейшую перемену. Вопреки успокоительным заверениям докторов Тюлпа и Бонуса, Саския и сейчас походила на ту Саскию, которая ждала Тицию. И ничего обнадеживающего в ее глазах, на ее щеках и побелевших губах. Однако держалась она, что называется, изо всех сил.

Он сделал широкой кистью мазок и отложил палитру в сторону.

– Я сказал Болу, чтобы он подготовил холст. Очень большой. Он не поместится на этой стене.

– Зачем такой? И где ты будешь писать?

– На складе.