Днём же Вираг либо объезжал в седле окрестности, либо лазил по стенам, проверяя их готовность. Женщин вокруг Ильдико хватало и для всех домашних работ, какие можно было придумать, и для свиты — на ней муж настоял ради её безопасности.

Потому что новобрачная через неделю после ритуала догадалась, что беременна: крови не пришли и даже, как говорится, не подумали, зато прорезался неуёмный аппетит. Ни с кем не поделилась этим раньше названой, так сказать, матери.

Джизелла попытался успокоить:

— В любом случае Вираг твоего ребёнка признает. А что тебе самой не будет известен настоящий отец — о том не тревожься. Для такой свадьбы старухи выбирают день, когда молодая не может зачать, это обычай. Но вдобавок дружки молодого никогда не оставляют в невесте своего следа. Их ещё мальчишками такому учат. Одно дело — развлекаться с девушками, другое — байстрюков зачинать.

И посоветовал:

— Делать тебе будет почти что нечего. Учись-ка и ты сама. Языку нашему — не с одним мужем придётся говорить. Я при тебе тоже не всегда буду — да и какой из меня толмач!

Брать слова и фразы приходилось из уст в уста — ничего «прикреплённого к бумаге» у онгров не водилось, да и Альгерда не много такого видела в своей жизни. Язык был не похож ни на что привычное, никакие сопоставления не облегчали дела. Зато вербальная мелочь, которая осталась в памяти Альки, и курьёзный — рето-романский, окский? — язык, родной для Альги, помогали уже тем, что были различны. Но истинное обучение началось, когда Ильдико решила быть немой, наподобие грудного ребёнка, и не учиться онгрскому, а принимать в себя без остатка. Словно единственно возможный способ изъясняться.

Наверное, произошло чудо — но возможно, дело было лишь во времени и покое, который оно принесло. Язык впитывался в Ильдико наподобие губки, вместе со знанием росло дитя в чреве, и рыхлыми кусками, лохмотьями, засохшей листвой опадало с неё прошлое.

«По существу, одной ночи хватило, чтобы переменить всё во мне: одеяние, природу души и саму веру», — с горечью думала юная женщина. Кто была она в прошлом — Алка или Альгерда? Непонятно.

Насчет веры она не кривила душой: те глубокомысленные стихи, что сопровождали бракосочетание, пелись у огня в его честь и у бегучей воды — во славу её самой, мелодии, которыми обвивали всё: начало работ, охоту, скудные празднества, ритуалы смерти и рождения, — были подобием священных гимнов. А теперь эти гимны глубоко внедрились в плоть иноземки вместе с языком — и делали там свою тайную работу.

Иноземки? Пришелицы? Однажды Ильдико, к своему стыду, проговорилась — и перед кем! Перед юнцом по имени Келемен, младшим из тех, кто был с ними в свадебном шатре.

«Приучаюсь к окольным речам, — подумала женщина. — Перед самой собой вру. Нет чтобы прямо сказать: из моих совместных насильников».

Как ни удивительно, Келемен не придал её словам особого значения. В том смысле, что не повторил давнюю молву о бесноватой.

— Не я один удивляюсь тебе, супруга моего клятвенного брата, — ответил он. — С первого взгляда видно было, что у тебя нездешняя душа.