В общем, узнав про ребенка, я ей говорю: ну так чего, давай как-то через загс начинать это дело… хм… устаканивать? А она мне: подожди, давай для начала сядем и поговорим?.. Короче, сели. Она мне: знаешь, Лёня, все эти месяцы мне с тобой было безумно хорошо. Только жаль, что ты так мало интересовался моим прошлым. Я ей: а какое значение имеет твое прошлое? А она: имеет. Я, говорит, несколько лет назад вместе со своим бывшим попала в жуткую автокатастрофу, после которой меня буквально из кусков складывали. Там и перелом позвоночника в двух местах, и прочие нерадости жизни. Почти год пластом лежала, прежде чем начать понемногу расхаживаться. Я, говорит, к тому веду, что врачи мне строго-настрого запретили детей иметь, так как любая нагрузка на позвоночник чревата угрозой паралича. И вот это — момент за номером раз.
— Неужели был еще и два? По мне так и один — вполне себе избыточный?
— Вот-вот, примерно в таком духе я тогда, будучи в полном, прости, ахуе от услышанного, и высказался. Но она все равно озвучила, что до кучи у нее родители — евреи. Причем весьма религиозные, по коей причине будут категорически против нашего брака. От этого сообщения я просто в осадок выпал. Потому — что за, блин, средневековье? Что значит «категорически»? Получается, жить ты со мной можешь, а вот замуж — дудки?
— И что она? — осторожно спросила Асеева.
— Психанула, свернула тему, а на следующий день пошла и сделала аборт.
— Предсказуемо и понятно. Хотя и грустно. А что потом?
— После этого в наших отношениях все очень круто надломилось: мы стали встречаться реже и, грубо говоря, формально. Потому что все это уже было как-то… не то. А еще через пару месяцев она призналась, что случайно встретила своего бывшего, и столь же случайно они, сами не заметив как, оказались в одной постели.
— И какова была твоя реакция?
— А какая тут может быть реакция? Сказал: понял, не дурак, желаю удачи, счастья. И на этом всё закончилось. Почти всё. Ибо вся эта история — она меня здорово… хмм… приплющила. И ведь вроде бы объективно никто ни в чем не виноват, но все равно: таковое понимание — оно не успокаивало. Такая, знаешь, боль невероятная от всего этого осталась. От которой не отмахнуться, не перескочить… Ты… ты понимаешь меня?
— Думаю, да, — серьезно ответила Яна и нежно погладила Купцова по щеке. — Бедненький! Прости, что заставила снова все это пережить. Влезла в душу своими граблями…
— Нет-нет. Напротив, я тебе очень благодарен. Кстати, теперь во всех красках можешь представить: какого рода эмоции и ассоциации у меня возникли, когда я узнал, что тебя сбила машина.
— Да уж. Но не волнуйся: я потратила кучу денег на специальные обследования, и врачи клятвенно заверили, что с репродуктивной функцией после травмы у меня все в полном порядке. Так что, если когда-нибудь захочешь проверить…
— Уже хочу! — перебил Купцов, сгребая Яну в объятия и притягивая к себе.
— О, господи, инспектор! Ну, не здесь же!.. Лёнька, перестань! Между прочим, ты опаздываешь.
— Ах ты, черт! В самом деле. Ну, хорошо, тогда поступим так: ты меня не дожидайся, а прямо сейчас езжай домой. Скоренько укладывай там Глеба, и — сразу ко мне. Вот ключи. Отметим мое судьбоносное событие, а заодно — протестируем твои репродуктивные функции.
— А как же Ирина? Домашней полиции нравов не опасаешься?
— А Ирка сегодня очень кстати укатила на дачу к подружке. С ночевкой. Ну всё, я пошел.
Купцов нехотя выбрался из салона «шкоды», сделал было пару шагов в направлении Управы, но вдруг поворотился и весело отдал последнее распоряжение:
— И не забудь захватить свой дивный пеньюарчик! Тот самый, который зелененький…
Уж насколько непросто нынешним вечером в стенах Следственного управления протекала беседа Купцова с товарищем Пономаренко, но и она в подметки не годилась тяжкому диалогу, параллельно происходившему в неприметном кабачке «Дато-Батоно», что на улице Рубинштейна. |