Никогда она не забудет, как этот человек атлетического сложения, с суровым и прекрасным лицом, не отрывал от нее сверкающего и нежного взгляда, а она, сидя перед топкой, старалась прикрыть свою обнаженную грудь. Преданный ей отныне всем сердцем, он больше не мог жить без той, которую похитил у смерти. Все было ясно. Однажды вечером они вместе поднялись на один из кудрявых холмов, венчающих Париж, которые пруссаки еще не успели загрязнить. Они были одни на лоне природы, кругом деревья, река и голубое небо – единственные свидетели их нерасторжимого, свободно заключенного союза. Этот свадебный день навеки запечатлелся в их памяти. Быть счастливым – только мечта, а мечта эта – увы! – длится мгновение!

Спаситель Леоны был слишком искренним патриотом, чтобы не встать на защиту родины. После четвертого сентября он примкнул к тем, которые хотели принудить к действию инертное правительство Трошю. Но Трошю не изменил своей тактике, Дюкро не умер и не одержал победы, и в Париж, отданный на волю победителя, вошли немцы, в Париж, увенчанный терновым венцом, по слухам, собирались прислать издалека штатгальтера, а возможно, короля или императора.

Как в те дни, когда в Бузенвале и на берегах Марны шли бои за независимость нации, так же и теперь потекла кровь добровольцев революции, ставших на службу Коммуны, на защиту муниципальных свобод – в Бисетре, в Ванве, Монруже, Исси и Нейи. Возглавляемый неумелыми командирами, обманутый, преданный, потеряв форты и крепостные стены, народ отстаивал улицу за улицей. Из-за недостатка бойцов борьба на Пер-Лашез должна была сейчас прекратиться.

Убитая горем Леона, считавшая, что Сардок погиб, нашла его здесь живым.

– Да, – сказала она, отрываясь от его губ, – я отвечу тебе за все, о чем спрашивает твой взгляд, на все. Изнар, Дюмэ, Ксавье, Саразар, Рюмболь, Эгэ, Энрион, Глав, Ор, Абариль, Леву, Клубгейм – все наши друзья исполнили свой долг и погибли. Как они, вместе с ними, окончил свои дни твой брат Альбен, рыцарь без страха и упрека. Несколько часов назад я видела его бездыханное тело на пьедестале колонны, воздвигнутой в честь Июльской революции. Да, я видела, говорю тебе, его спекшуюся кровь, окрасившую бронзу, на которой золотыми буквами высечено имя доблестного борца тысяча восемьсот тридцатого года – вашего отца. Богатая жатва устилает теперь площадь Бастилии: на земле там больше тел, чем под землею. Мужчин, женщин и детей «проклятого класса» – всех их прикончили, независимо от того, участвовали они в борьбе или нет. Версальцы никому не дают пощады. Им приказано: «Убивать». И они убивают. Твою сестру с мужем схватили у Торнской заставы и расстреляли, как расстреляют и нас с тобой через час, возможно, и раньше. От Пантеона до Пер-Лашез дальний путь, ведь правда? И вот я вчера в полночь вышла с улицы Кловис и восемь часов пробиралась по городу под снарядами и пулями, среди крови и огня. Париж горит, Париж сгорел, скоро он погаснет вместе с революцией. Наши сдержали свое слово. Если «деревенщине» нужен еще один король, пусть выстроит ему новую собачью конуру. Пале-Рояля не существует, Тюильри тоже. Отныне будут верить клятвам парижского блузника, который никогда не лжет. «Быть или умереть!» Сегодня, не утратив своей чести, он покоится под пеплом нашей старой столицы. Кто же утверждал нынешней зимой во время осады – феррьерский пасквилянт или трансноненский живодер, – кто утверждал, что «голодранцам» не продержаться и часа против неприятеля? Доказательство теперь налицо! А сами они, эти трусы, немало могли бы сделать против Бисмарка и компании, если бы пуще всего не боялись повести солдат в бой, привести их к победе, а от победы – к свободе, чтобы дважды в течение одного столетия республика, подлинная республика спасала родину!.