— На, выпей. Может, приляжешь? — Катя протянула ей чашку с шоколадом.

Анфиса всхлипнула и жадными глотками осушила чашку.

— Катя, ты не представляешь, что было. Я так испугалась… Меня хотели убить!

— Может быть, просто пытались ограбить? Ты сумку на каком плече носишь — на левом или на правом?

— На этом. — Анфиса кивнула на повязку.

— Ну вот, так я и думала. У тебя пытались вырвать сумку, вот и полоснули лезвием. Вообще-то такой способ грабежа не типичен. Эти уличные ханурики предпочитают простой рывок, — авторитетно вещала Катя, — но тебе, как назло, попался какой-то урод-новатор. — Какой там урод-новатор! Ты о чем? Я говорю тебе — меня хотели убить. Я видела, как оно замахивается на меня ножом. Финка — вот с таким лезвием. — Анфиса снова всхлипнула и развела руками на полметра. — Если бы я не отшатнулась и чисто инстинктивно не закрылась рукой — вот так, — она дернулась, демонстрируя Кате по-женски неуклюжий прием, — я бы сейчас валялась в луже крови на асфальте, а ты бы звонила в похоронное бюро.

— Типун тебе на язык. — Катя рассердилась, но тут же смягчилась, подсела к Анфисе на подлокотник кресла. — Ну-ну, перестань, успокойся. Все прошло. А этого гада, что тебя поранил, мы найдем. Я сейчас же позвоню в ваше территориальное отделение милиции. — От волнения она не обратила внимания на странное словечко оно, употребленное Анфисой.

— Катя, — Анфиса положила здоровую руку ей на плечо, — Катя, послушай меня… Помнишь, мы были в Риме?

Катя воззрилась на приятельницу — Рим? Конечно, она помнит, как они с Анфисой прошлым маем ездили в турпоездку «Рим — вечный город». Это было как раз тогда, когда Катин отпуск (увы, увы) не совпал с отпуском Драгоценного В.А. Но Катя в душе была даже этому рада — Рим с Анфисой Берг понравился ей гораздо больше: они уходили из отеля в девять утра, а возвращались в два часа ночи. Ездили в Остию, в Тиволи, бродили по музеям, исходили город, изъездили на такси вдоль и поперек. Анфиса похудела от нескончаемой ходьбы больше, чем от всех своих пилюль и чаев, и была безмерно счастлива от самого сознания, что они с Катей в Риме и что она так ударно худеет. Вот только однажды вечером, на Палатинском холме в самом центре археологического музея под открытым небом, с ней произошел странный припадок.

— Я помню, — сказала Катя. — Анфиса, что с тобой, тебе нехорошо? Ты вся дрожишь.

— Сегодня, столкнувшись с этим на улице, — голос Анфисы срывался, — я почувствовала себя как тогда — возле арки Тита. Как под проклятой аркой — смертельный ужас, Катя. Отчаяние, безысходность, близость смерти.

Катя обняла подругу, крепко прижала ее к себе, стараясь не потревожить рану. То происшествие на Палатине она помнила. Был жаркий вечер. Солнце садилось за холмы. На Форуме и на Палатине было, как всегда, полно туристов — в музей под открытым небом прекращали пускать посетителей в пять, но из тех, кто уже гулял среди античных развалин, никто еще не собирался домой, в отель. Катя с Анфисой шли по Via Sacra — священной римской дороге. Мимо прогарцевал конный полицейский патруль — полицейский-парень и полицейский-девушка. На глазах Кати и Анфисы они лихо припустили гнедых коней, галопом въехали на холм и остановились возле триумфальной арки императора Тита. Катя потащила Анфису к ним — ей не терпелось сфотографировать итальянских коллег по борьбе с криминалом и сицилийской мафией на фоне памятника. Арка Тита, ее барельефы, изображавшие разрушение римлянами Иерусалима, устояли перед натиском времени.