Зазнался, ставит себя выше коллектива – школьного и студийного, общественной работы не ведет, пренебрегает комсомольскими мероприятиями. Но самое главное – оратор тяжело вздохнул, словно ему самому больно об этом говорить – человек, который представляет нашу страну за рубежом, полностью морально разложился.
- А в чем вы усматриваете его моральное разложение? – раздался скрипучий голос Суслова
Я сжал кулаки в карманах куртки. Вот сволочь, ведь сам же все и срежиссировал!
- Пятнадцатилетний подросток ездит на иномарке, сочиняет и исполняет песни сомнительного содержания, часто посещает рестораны, причем в компании взрослых женщин. Мало того, он еще там и постоянно безобразные драки устраивает. А вы посмотрите, во что он одет! В каком виде он пришел на собрание в райком! Заграничные тряпки, потертые джинсы, золотые часы Ролекс на руке – это же полное неуважение к своим товарищам. А его низкопоклонство перед Западом?! Как он кривляется перед западным зрителем на сцене, позоря звание советского человека и комсомольца! Стыдно смотреть, товарищи!
Вокруг меня поднимается шум. Я слышу выкрики с мест:
- Выгнать его из комсомола!
- Пусть едет БАМ строить!
- Да на нем даже комсомольского значка нет!
Я скриплю зубами. Значка и правда нет.
- Тише товарищи, тише! – Константинов звенит в колокольчик на длинной ручке. – Давайте будем соблюдать регламент! Кто за то, чтобы предоставить слово Селезневу? Кто «против»? Большинство голосов «за». Селезнев, давай поднимайся к нам на сцену, посмотри в глаза своим товарищам.
Я поднимаюсь на подиум, поворачиваюсь к залу. Народ притих, рассматривают меня с жадным любопытством, словно экзотическое животное. На некоторых лицах мелькает сочувствие, но много и злорадства в глазах. Зависть – страшное чувство.
- Решили устроить судилище? – Я усмехаюсь и качаю головой. – На основе доносов и анонимок? Как в 37-м, да Михаил Андреевич?
Суслов хмурится и застывает мраморным изваянием. Перепелкин, как по команде скрывается на крик:
- Анонимки?! Как бы, не так! Многие из писем подписаны гражданами, которые искренне возмущены поведением Селезнева. Вот, полюбуйтесь! – он потрясает в воздухе каким-то мятым письмом, с прикрепленным к нему сверху почтовым конвертом - Последний сигнал поступил на днях из Ялты. Селезнев устроил там пьяную драку в ресторане интуристовской гостиницы Ореанда. В драке были выбиты стекла в дверях ресторана, перебита посуда, повреждена мебель, пострадали люди. Что ты на это скажешь Селезнев?
Вот же твари! Но как быстро сработано, я прямо в восхищении. И поди теперь докажи, что не верблюд. Хорошо еще, что охрана со мной была. Да только Сергея Сергеевича здесь нет, некому будет подтвердить мои слова заткнуть рот этим сусловским марионеткам.
- Прежде, чем я подробно расскажу товарищам о своем моральном разложении – поворачиваюсь к Перепелкину и Константинову – Ставлю на голосование вопрос о нарушении принципов демократического централизма. Причем грубого нарушения. Сначала, собрание по моему персональному делу должно было пройти в первичной комсомольской организации, а уж только затем в райкоме!
Ну как вам такой мой ход?! Суслов в раздражении качает головой, в зале опять начинается шум и выкрики.
- Правильно, а где решение первички по Селезневу?
- Да какая первичка?! Они там у себя на студии все «вась-вась»! Остальные так же разложились, как и их Селезнев, вы этих девиц расфуфыренных видели?
- Чем тебе девчонки-то не угодили? Себя в зеркале видела?
- Да, было там бы на что смотреть! Любую так наряди – звездой будет выглядеть.
Константинов опять звенит в колокольчик, но шум и перепалка в зале ставятся только сильнее.
- Давайте проголосуем по этому вопросу.
Дверь опять открывается и в зал заходит мой спаситель – Арвид Янович Пельше. |