Пахнуло прохладой, прелыми листьями. Я в самом деле ощутил, как все тело чешется, вязаная рубашка от пота уже липкая, словно ее вывозили в сырой глине.
Беольдр пустил коня вдоль этой древесной стены, так похожей на городскую, я торопливо ткнул своего коня пятками в бока. Проехали не дальше, чем на полет стрелы, в глаза бросился зияющий пролом в стене леса. Одно громадное дерево, в три обхвата, рухнуло, сгнило, рассыпалось в коричневую пыль, но меня не оставляло ощущение, что это именно пролом. Не может такое дерево вот так просто сгинуть. Не засохнуть, не сгнить на корню, не превратиться в ржавую пыль, не оставив после себя даже долго гниющего ствола – убежища жуков, долгоножек, муравьев, сколопендр и кивсяков.
Конь радостно вломился из сухого мира безжалостного солнца в мир влажный и темный. За передней линией деревьев я заметил такие же великаны, но между ними мелькнула и спряталась тропка...
Волосы на затылке зашевелились раньше, чем я понял, что напугало. Тропка явно звериная, но я уже умею издали отличать следы копыт кабана от копыт оленя, а здесь на утоптанной до твердости камня земле ясно видны царапины от гигантских когтей. Судя по расстоянию между когтями, зверь ростом с моего коня.
Я сказал дрожащим голосом:
– Ваша милость, мне кажется... за нами следят...
Беольдр ответил, не поворачивая головы:
– Конечно! Вот оттуда и вон оттуда!
Я вздохнул, сказал с укором:
– Ваша милость умеет подбодрить...
Мы не проехали еще и десяток миль, а я в этих доспехах уже устал, все тело ныло, кости стонали, вдобавок захотелось есть. Беольдр со своим конем двигались впереди все такие же ровные, недвижимые, не человек и конь, а статуя из металла. Я тихонько простонал от жалости к самому себе. В моем мегаполисе мускулы совсем не нужны, скорее – наоборот, мишень для насмешек, мы ж все – интеллектуалы, у нас чем меньше мышц – тем интеллектуальнее. По крайней мере, злее к тем, у кого они есть. В мегаполисе спокойно, за всем следит милиция, а как бы много я ни проработал, сидя в уютном кресле, никогда так не уставал, как сейчас за одну поездку.
Я тихонько всхлипнул. Рука дернулась, чтобы вытереть слезы. Железная перчатка звонко стукнула по опущенному забралу. Я сердито поднял решетку, неуклюже потыкал пальцем, ловя слезинку.
Беольдр, не оборачиваясь, бросил:
– Опусти забрало!
Я сказал сердито:
– Так никого же нет! Успею, как только где хрустит хотя бы ветка...
Беольдр неожиданно согласился:
– Как хочешь. Меньше мороки будет.
Я вспомнил разговоры прислуги, что привезли в замок любимчика, который оказал какую-то услугу принцессе, и теперь с ним нянчатся, особые условия создают...
Беольдр даже заставил коня идти быстрее, словно хотел, чтобы новичок отстал и заблудился, чтоб его волки съели, но только бы избавить настоящих мужчин от такой обузы. Я всхлипнул уже молча, тряхнул головой и тут же пожалел от этом, ибо железная пластина с прорезями для глаз опустилась с таким громким лязгом, что Беольдр наверняка услышал.
Он ехал в задумчивости, но, когда дорога пошла в гору, встрепенулся, железо громыхнуло, а конь фыркнул и раздраженно мотнул гривой.
– От этой горки, – сказал он, – осталось всего с полмили...
– А как будем меняться? – спросил я.
– Как? Сойдемся, поторгуемся...
– Ото, – проговорил я, – а я слышал, что надо положить в условленном месте, а на другой день забрать... Так меняли стеклянные бусы на золотые самородки. Или жемчужины.
– Какой же дурак станет менять стеклянные бусы, – удивился Беольдр, – на золото? Разве что золота привезут гору...
Я вспомнил, что когда начали добывать алюминий, то королевы из него делали брошки, ибо алюминий был тогда в сотни раз дороже золота. Похоже, здесь те же проблемы со стеклом.
– Гм, – сказал я, – гм. |