перевернутой плошкой, полной ярчайших звезд. Зах разглядел Большую Медведицу, Малую Медведицу и слабый мазок Млечного Пути — на чем, в общем, его познания в астрономии и

исчерпывались. Он глядел вверх во Вселенную, пока у него не закружилась голова от ее бесконечности, и думал, что видит, как огромная чаша медленно вращается вокруг них, как из хаоса рождается порядок, а из пустоты — смысл.

Раздвинув кудзу, они вошли в темную гостиную. Дом казался спокойным и тихим, даже дверной проем в коридор стал теперь нейтральным, как будто отключили питание, как будто прервалась подача тока — хотя свет тем не менее зажегся. Они почистили зубы у раковины на кухне, расстелили простыни с “Кладбища забытых вещей” на матрасе в комнате Тревора, разделись и легли рядом в убаюкивающей темноте. Головы их касались друг друга на одной на двоих подушке, руки лежали рядом.

— Похоже, со мной в твою жизнь придут призраки, — задумчиво сказал Тревор, — а с тобой в мою — фэбээровцы.

— Похоже на то.

Тревор помолчал, размышляя.

— Думаю, на твоем месте я рискнул бы потягаться с призраками.

— Я надеялся, что ты так скажешь.

И похоже, я готов потягаться с длинной рукой закона, подумал Тревор, переворачиваясь на бок и пристраиваясь в изгиб тела Заха. Укрывание подозреваемого само по себе наказуемо. У Них, наверное, есть особое наказание для тех, кто влюбляется в укрываемого. Он решил, что мысль о том, что он совершает уголовное преступление федерального масштаба, не слишком его расстраивает. Мысль о том, что он влюблен, представлялась намного более странной.

Зах, наверное, нарушил десятки всевозможных законов, но Тревор никогда не питал к законам особого уважения. Мало какие из них казались осмысленными, и ни один ни на грош не работал. Ему удавалось избегать их нарушения просто потому, что у него было не так уж много дурных привычек, а большинство имевшихся были вполне законными. Но если хоть один опиджаченный зомби в зеркальных очках посмеет тронуть хотя бы волос с головы Заха или ступить в пределы Птичьей страны…

Тревор не знал, что тогда может случиться. Но думал, что от этого стоит ждать лишь большого вреда и не меньшей боли. В конце концов, двадцать лет назад этот дом уже отведал крови и вчера попробовал снова.

Ему подумалось, что дом, возможно, начинает входить во вкус.

Где-то в подернутой дымкой зоне меж ночью и утром Зах чуть приоткрыл глаза и, жмурясь, уставился в темноту. Нельзя сказать, что он чувствовал комнату вокруг, он вообще не ошущал, где он. Он знал только, что, в основном, еще спит и более чем наполовину пьян, что в голове у него что-то тупо пульсирует, а мочевой пузырь болезненно полон.

Оттолкнувшись от матраса, он, спотыкаясь, побрел в коридор. В конце его маяком горел слабый свет. Все, что от него требовалось, это добраться до этого света и поссать — тогда он сможет упасть обратно в постель и поспать, пока не пройдет головная Золь.

Голый и босиком, Зах прошаркал по коридору, ведя для равновесия рукой по стене, и вошел в ванную. Отбрасывая тусклый, мигающий свет, судорожно жужжала одинокая сорокаваттная лампочка под потолком. Подойдя к унитазу, он пустил струю в небольшое озерцо темной, мутной с виду воды. Звук мочи, ударяющейся о грязный фаянс, показался в молчании дома очень громким, и Зах понадеялся, что не разбудит Тревора.

Тревор… спит в соседней комнате, в Птичьей стране…

Ни с того ни с сего Зах внезапно проснулся и осознал, где он. Струя мочи иссякла. Отпустив член, он почувствовал, как одинокая теплая капля соскальзывает вниз по его бедру.