— Вам плохо? — участливо спросил водила.

— Перебрала… Немного… — Я с трудом разлепила губы. Тошнота, все это время сидевшая где-то в районе ключиц, поднялась к горлу.

— Бывает.

— Остановите… Я на минутку..

Он понимающе кивнул и нажал на тормоза. Я выскочила у метро «Петроградская», осквернила первую попавшуюся урну и снова вернулась в салон.

— Ну, как? — водила положительно не хотел оставлять меня в покое.

— Уже легче.

— Купите кефир. А еще лучше — запивать кефиром водку, так сказать, в процессе. Старый рецепт ладожских водолазов.

— А вы водолаз? — совсем некстати спросила я.

— Был.

Лучше бы ты там и оставался, на Ладожском озере… Но вслух я этого не произнесла, а совершенно неожиданно для себя заявила совсем другое:

— Вообще-то, на Верности живет моя подруга. Я как раз собиралась к ней вчера вечером.

— Я так и понял.

— Правда?

— На улице Верности такой девахе, как ты, делать нечего.

О, господи, еще один физиономист!.. И еще одна шуточка на тему.

Остаток пути до Суворовского мы проделали в полном молчании. Я попросила остановить машину за три дома до дремовского логова: в моем положении осторожность не помещает. Шофера же прорвало, как только я взялась за ручку.

— Может, оттянемся? — спросил он, повернув ко мне свое блинообразное лицо с оспинами, отдаленно напоминающими лунные кратеры.

— В другой раз, дорогуша.

Я искренне надеялась, что не увижу его никогда в жизни. Даже если мне не повезет и ее остаток придется провести в бегах.

— Подожди…

Он похлопал себя по карманам в поисках бумажки, но, так и не найдя ничего подходящего, вытащил из бар-дачка газетный лист и прямо на полях написал телефон.

— Меня Геной зовут. Позвони, когда соскучишься.

— Непременно.

Ломая каблуки, я выскочила на тротуар. Сексуально озабоченный Гена эскортировал меня еще с десяток метров, а потом, коротко посигналив, умчался в сторону Смольного.

Все. Теперь к Стасу. Он просто обязан вытащить меня из того дерьма, в которое я вляпалась.

Я убеждалась в этом постоянно, стоило мне только зайти в его шикарный подъезд с усатыми консьержками и цветами на лестничных площадках. Цветы носили сомнительного качества название Ванька мокрый.

— Куда? — в сто двадцать первый раз спросила меня консьержка баба Люба, бывшая вохровка.

— В девятнадцатую. К Дремову, — в сто двадцать первый раз ответила я.

— Дома он. Еще не выходил… — снизошла баба Люба и добавила — со всей классовой ненавистью, на которую была способна:

— Шастают тут всякие…

Стас жил на последнем этаже, в так называемом «русском пентхаузе» с мансардными окнами и сломанными перегородками. Со времен нашего знакомства в Таллине он разбогател, обуржуазился, завел себе дорогую мебель, две финиковые пальмы и попугая-жако по кличке Старый Тоомас. Все свободное время Стас посвящал обучению тупоголовой птицы матерным ругательствам.

Некоторые из них ему придется выслушать и от меня.

Лифт, как всегда, был занят, и я поплелась на шестой этаж пешком.

И на несколько минут остановилась перед большим зеркалом на площадке между первым и вторым этажами; тяжелая махина в позолоченной раме осталась здесь еще со времен Февральской революции.