— Он женат? — быстро-быстро спросила Катя, а Валерий, показав свои плэйбойские зубы, тут же заявил, что все девицы по его компетентному мнению поразительно глупы и одинаковы, и она, Катя, соответственно отнюдь не исключение.

В надежде, что Дмитрий Иннокентьевич вдруг да и пройдет еще раз, Катя стала долго и сочувственно расспрашивать Валерия как, мол, нога его, однако, хирург больше не появился, и в трамвае, зажатая со всех сторон нервными трудящимися, она думала, как бы так навещать Валерия чаще, а то он скучает, бедненький, в унылой клинике.

Перед сном любила Катя пофантазировать, представить, что, вот, например, поженились они с Мокроусовым Валерием, идут по улице, он себе сверкает своими американскими веснушками, и встречают они… кого встретить, всегда находилось, поскольку кроме так называемой взаимной любви имела Катя при себе постоянно что-нибудь этакое, печальное, безнадежное. Сама не зная зачем. Ну, предположим, какую-нибудь туманную влюбленность в преподавателя иняза, где Катя в то время обучалась на предпоследнем курсе. Так вот, после посещения клиники, попыталась Катя представить, как выступают они с Валерием по проспекту, а навстречу Дмитрий Иннокентьевич. Однако, странное дело, несмотря на полный, так сказать, внешний проигрыш последнего, худые плечи и горбатый нос которого не выдерживали ни малейшего сравнения с голливудской наружностью Мокроусова Валерия, Дмитрий Иннокентьевич сначала потеснил его в Катиных фантазиях, после чего мягко прогнал совсем и стал появляться один, причем отсутствие привычного сюжета ничуть фантазиям не повредило. Причину этого Катя упорно не понимала, ведь наружность хирурга, его большой нос и птичьи глаза, не нравились ей совершенно, тем более он ей и слова-то ни одного еще не сказал.

В следующий вторник Катя накрасила глаза несколько интенсивней, надела фирменные штаны, выпрошенные на один день у подруги, пушистый черный свитер с алым узором на груди и отправилась в больницу, явно полагая, что выглядит она настоящей роковой женщиной, маркизой демонов, так сказать.

Валерий за неделю побледнел, осунулся, его нежная кожа покрылась щетиной, взгляд потух, словно синева его глаз смешалась с серым дождём, лившим почти всю неделю. У Кати не было модного плаща, оттого и посещение клиники в эти долгие дни оказалось для неё невозможным.

— Задавиться хочется, — сказал Валерий, ставя костыли к тому же длинному белому шкафу, — все надоело.

На этот раз Дмитрий Иннокентьевич не только бросил взгляд, но остановился, едва заметно крутанувшись на каблуках, и вроде как прокуренным или простуженным голосом да так быстро, что слова от понимания Катиного ускользали, поинтересовался как чувствует себя Валерий, не болит ли нога его, и что-то еще. Катя даже не расслышала, потому что стояла, глаз своих настырных с него не сводя, точно пришило. А его весьма цепкий взор вытанцовывал обычный для таких ситуаций танец.

Когда он, повернувшись на каблуках, пролетел по коридору и пропал, и видно было, что больше сегодня он не появится. Катя отчетливо поняла, что до следующего вторника ей совершенно, ну никак не дотерпеть.

И пришла в пятницу.

Свидания по какой-то причине были отменены, поэтому написав на вырванном из тетрадки с лекциями листочке небольшую, но вполне соответствующую случаю записку, Катя стала ждать ответа.

Трудно сказать, что за магическими силами Дмитрий Иннокентьевич обладал, но думала о нем Катя теперь беспрерывно, думала бесконечно, думала до изнеможения, и жить она без него, видимо, уже не могла.

Пока стояла Катя и так размышляла, вяло ожидая от Валерия ответной записки, её из приоткрытой в коридор двери разглядывала та самая сестричка, что пробежала тогда, состроив Валерию глазки, хотя итог её изучения остался в сущности своей неизвестным, по скептической её улыбочке можно было бы сделать вывод, что кинозвездой Катю она бы, явно, не назвала.