— Ради бога! — умоляла Фелисити.

— Уж это твое английское чистоплюйство! Кому и говорить правду, как не нам, старикам. — Тихие, спокойные люди оборачивались и смотрели на Джой. Ее обсыпанное пудрой, с ввалившимися глазами лицо выступало белым пятном из темноты салона, подбородок она положила на низ бокового окна, и я подумала, что это довольно опасно, вдруг стекло рванет вверх? Кого-то она мне напоминала, только вот кого? И вдруг сообразила: ну конечно, Бориса Карлоффа в “Мумии”. Старые люди часто теряют признаки пола.

— Лично я ничего не имею против них! — кричала она. — Но на их месте я бы не стала называть себя американскими аборигенами. Я была воспитана в представлении, что абориген — все равно что дикарь.

Мы с Фелисити поняли, что надо отказаться от осмотра городка, это единственный способ заставить ее замолчать, и вернулись в машину. Джой победно улыбнулась.

Мы заглянули в два пансиона, но они были построены вокруг площадок для игры в гольф. Те, кто там жил, казалось, только что сошли с рекламных плакатов: крепкие, выхоленные, с мудрыми благожелательными улыбками, волосы, если они еще остались, причесаны с гелем — кстати, волосы тут у многих, и у мужчин и у женщин, были просто роскошные, хотя не обязательно свои. На мужчинах были яркие тенниски, на женщинах — юбки, водолазки и жилеты. Рядом с ними Фелисити почувствовала себя хилой и немощной. Потом мы по ошибке заехали в дом престарелых, где старики сидели все вместе, со своими ходунками, спиной к стене, и с ненавистью глядели на всех, кто осмеливался к ним войти. Здесь царила такая тихая, безнадежная тоска, что я словно бы перенеслась в родную Англию. Легкие наполнил запах дешевого освежителя воздуха. Фелисити была потрясена. Джой отказалась войти в комнату, которую нам с такой гордостью показали.

— Да я скорее умру! — надрывалась она. — Почему они просто не покончат с собой?!

Если сидящие в комнате и слышали ее, то виду не подали. Руководство слышало, и нас поспешно выпроводили из заведения, однако успели всучить свой прейскурант.

Я сдалась. Все это совершенно не годилось для полета моей бабушки в будущее. Я сказала Фелисити, что если она хочет вернуться в Лондон, я сделаю для нее все, что в моих силах: найду жилье поблизости от меня, даже вместе со мной. Объявила, что готова переехать и жить на первом этаже, в одноэтажном доме, вообще без лестниц, как и положено людям старше шестидесяти. Я говорила спокойно, мое внутреннее сопротивление, минуя сознание, спустилось в живот и дало о себе знать довольно сильной болью: возможно, начался приступ аппендицита.

— Она сведет вас с ума! — закричала Джой. — Вы пожалеете.

Фелисити решительно возразила, что не хочет возвращаться в Лондон, даже если будет жить недалеко от меня. (Боль сразу отпустила.) Я слишком занята работой, у меня своя собственная жизнь. Мы почти не будем видеться, и от этого она будет чувствовать себя еще более одинокой, а я по той же причине буду еще больше мучиться сознанием вины. И потом, она привыкла к Соединенным Штатам.

Англичане живут слишком скученно, слишком оторванно от своей истории, молодым нет дела до стариков, ирландские террористы всюду разбрасывают бомбы, водопровод ужасный, в таком возрасте новых друзей не заведешь. И конечно мы не можем жить вместе. Джой права, или я убью ее, или она меня. Я не стала спорить. Мы возвращались домой в унылом молчании.

— Надо проявить терпение, — сказала Джой, смягчившись. — Не продавай дом клиенту Ванессы. Человек, который хочет въехать в дом не позже, чем через месяц, будет плохим соседом. Ты должна хоть немного подумать и о нас.

Она села за руль, и “мерседес” лихо запрыгал; когда я его вела, мне бы и в голову не пришло, что он на такое способен.