Высокий, костистый, с растрепанными, буйными волосами, в которых седина не просто проблескивала серебристой паутиной, а напоминала белые голубиные перья, брошенные в гудрон, Брылев стоял посреди «баррикад» и, потрясая сжатым кулаком, костерил молодого рабочего, который, если бы было можно, готов был в эту минуту провалиться не только под сцену, но и в тартарары.

— Вон отсюда!.. Так и передайте директору — чтобы в Доме культуры не было больше вашей ноги!.. — Последние слова Брылев уже бросал, как подхлесты кнутом, в спину удаляющегося через полутемный зал парня.

Все, кто находился на сцене, молчали. Жалко было Сашу Коробова, жалко было и паренька, рабочего сцены, который с особым усердием играл в спектакле красногвардейца в массовке.

Когда рабочий вышел из зала, Брылев резко повернулся к притихшим «баррикадам»:

— Что же будем делать? Ведь через неделю первые прогоны, а через двадцать дней — генеральная. Премьеру планировали на Восьмое марта. Вы понимаете — я чуть ли не поклялся самому директору и Таранову, что к женскому дню мы подарим работницам завода новый спектакль!.. По цехам уже распределяют билеты… Вы только вдумайтесь: не просто раздают, а распределяют!.. На премьеру придут лучшие люди завода!.. И вдруг… Какой-то шалопай, мамай губастый, срывает все наши планы! Это же неслыханное безобразие!..

Артисты по-прежнему подавленно молчали. Все ждали решения Брылева. А он, развевая длинными полами давно не утюженного пиджака, то принимался расхаживать по сцене, то, окаменев, смотрел в темноту пустынного зала, где на переднем ряду, в самой середине, сидел старик Петр Егорович Каретников. Как ветерана завода (а туда он пришел еще до его последнего хозяина — Михельсона, когда заводом владели братья Гопперы) и как участника баррикадных боев на Остоженке Петра Егоровича пригласили быть консультантом спектакля. А когда при первой встрече Брылев сказал старику, что его имя крупным шрифтом будет красоваться на афише, Петр Егорович разгладил свои жесткие усы, колко ухмыльнулся и ответил:

— Мы, товарищ режиссер, революцию совершали без афиши. Защищали ее тоже без реклам. Так что об этом у вас пусть душа не болит. Чем могу, тем помогу.

Слова эти были сказаны еще в декабре, в кабинете заместителя секретаря парткома завода Таранова, который специально для этого разговора, по просьбе Брылева, пригласил Петра Егоровича Каретникова, проработавшего на заводе до почтенной старости и ушедшего четыре года назад на пенсию. За своим карусельным станком «Кинг» он простоял больше сорока лет. И вот теперь он, Петр Егорович Каретников, бывший командир десятки красногвардейцев, с боем бравший железобетонную вышку, что находилась на расстоянии прицельного винтовочного выстрела от Большого Каменного моста, тот самый Петр Каретников, который стрелял в юнкеров, засевших в Кремле и в сквере перед храмом Христа… сидит в холодном, пустом зале заводского Дома культуры, и перед глазами его — а память еще светла — проходят живые картины боев за Советскую власть.

На репетицию Петр Егорович сегодня пришел не один. С ним уже второй раз приходит его внучка Светлана, ученица седьмого класса.

Прижавшись коротко подстриженной головой к плечу деда и кутаясь в воротник зимнего пальтишка, из которого она давно уже выросла, Светлана смотрела на сцену и с ужасом ждала той минуты, когда Павлика Андреева смертельно ранят и как он в бреду будет звать Сашу Киреева… Но какая нелепая и досадная случайность!.. Репетиция оборвалась.