«Интересно говорит, – подумал Алексей, – ведь если так, совсем другое дело выходит, и глупость полную можно обернуть великим благом. Главное – упаковать в четкую и простую логику». Вспомнил собственного отца. Что бы он сказал в этом случае?

– У меня все не так было, – вздохнул Алексей, – отец мне ничего не говорил, он умер, когда мне было десять лет, так что я его мало помню. Он хоть и офицером был, но всегда в гражданке ходил. Всю жизнь боролся с какими-то религиозными сектами, экстремистскими течениями. Но, по сути, как потом мне мать объясняла, его задачей было противостоять зомбированию простых людей. Я запомнил только, что он мне как-то сказал, что я никогда не должен доверять тем, кто мне что-либо навязывает. И что я всегда должен подумать сам, стоящее ли это дело. Проверить и потом самостоятельно принять решение. А когда я ехал сюда, то хотел только одного: поступить. Помню, мать мне так долго и пристально смотрела в глаза, а потом сказала: «Не волнуйся, сынок, ты поступишь. И до полковника дослужишься, я это чувствую». И знаешь, я, кажется, благодаря этой фразе и поступил, она мне светила, как путеводный маяк. Но думал, что поступление – это какой-то финиш. А это только старт для новой, еще более сложной дистанции…

– Отчего он умер? – тихо спросил Игорь. Он словно чувствовал, что любые воспоминания сейчас будут как целительный нектар, помогут отодвинуть несуразность реалий и заменить их значимым, пусть и тяжелым прошлым. И он не ошибся.

– Никто толком не мог ответить на этот вопрос. Был абсолютно здоровый и счастливый человек. Потом, трах-бах, заболел и через месяц умер. Мать и сейчас уверена, что не обошлось без участия этих людей, которых он прессовал. По работе, я имею в виду… Какой-то наговор или энергетическое воздействие, в общем, есть у них свои способы… Когда он умер, я даже не плакал, – не понимал, что произошло. И мать не плакала, была какая-то отрешенная, подавленная и отсутствующая, словно ее тело тут, а всего остального нет. Я ее никогда такой не видел. А отец лежал в гробу спокойный, умиротворенный, никуда не спешащий. Как будто обрел покой, к которому стремился. Только очень-очень бледный, белый, как выкрашенный подоконник. И щеки у него провалились, но он все равно не выглядел усталым, как в жизни. А вокруг тишина, от которой можно впасть в безумство, очуметь. Какие-то незнакомые люди в строгих костюмах, и все перемещаются так, вроде скользят, как тени. И все шепчутся-шепчутся. И только когда его в могилу опускать стали, я смекнул, что больше никогда его не увижу. И мне стало страшно, жутко и одиноко, мне чудилось, что я остался один на всем свете, и я тогда закричал. Так, что сам испугался, было ощущение, что не я ору, а кто-то другой кричит мне на ухо… Не могу вспоминать без содрогания…

Алексей перевел дух, выставил ладонь под быстро падающие капли дождя, молча обвел глазами кроны теснящихся и борющихся за пространство сосен. Игорь не торопил товарища, его лицо в эти мгновения было каменным и напряженно-сосредоточенным, создавалось впечатление, что он тоже погружен в собственные мысли. Иногда в жизни человека случаются эпизоды, когда он наверняка знает, интуитивно чувствует их судьбоносное значение. Они оба были теперь уверены, что слова соболезнования тут неуместны и непригодны, потому что разговор этот посвящен не столько скорбному прошлому, сколько будущему, выбору, формированию собственной стратегии, которая определит всю дальнейшую судьбу.

– Но самое главное, что у меня осталось от отца, это очень острое, чуткое восприятие любого посягательства на мой мир, мои взгляды и ценности.

– Да, тебе, наверное, тут будет нелегко.