- Если другую, тогда кто же сделает счастливой девочку, которая ушла?

- Да пусть кто хочет, тот и делает, тебе-то зачем о ней себе голову ломать? Ушла она, и всё тут.

- Она вернётся. И увидит прекрасный лес, сад. Я сделаю так, что все звери будут подчиняться и служить ей. Все и всё в этом пространстве будут искренне любить её. Она, наверное, уставшая вернётся. Умоется чистой водой, отдохнёт. Станет ещё красивее и не захочет больше покидать своё пространство Любви. Наше пространство. Она станет счастливой. И звёзды над ней будут ярче и счастливее. Но если бы ты, папа, не задумал, не произвёл мыслью своей такой ситуации, что она должна уйти, она не ушла бы.

- Я? Я произвел?

- Да, папа. Ведь это же ты так сказал. Твоя мысль. Человек творит своею мыслью разные ситуации, и ты вот сотворил.

- Но ты, твоя мысль, разве она не может изменить ситуацию? Перебороть мою. Ты же говорил, она быстрая, как у Анастасии почти.

- Может перебороть. - Так перебори.

- Я не хочу, чтобы моя мысль с твоей боролась, папа. Буду выход другой искать.

Как преодолеть барьер?

Я больше не мог говорить со своим сыном. Все мои слова он автоматически проверяет своим представлением, которое с лёгкостью определяет правду и ложь. Даже выводы историков, изложенные в учебнике, опроверг. Никак не получалось превосходства отца над сыном, разговор не придавал мне большего авторитета, а, наверное, разрушал тот авторитет, который был, благодаря Анастасии. И ещё, его странная уверенность в силе мысли пугала и отдаляла меня от него. Мы разные. Контакта с ребёнком, как у отца с сыном, не получалось. Я не чувствовал в нём родного сына. Он для меня вообще иным существом казался. Мы молчали. И тут я вспомнил слова Анастасии: "С детьми нужно быть обязательно искренним и правдивым". Меня даже злость взяла от безвыходности положения: "Значит, искренним? Правдивым?". Я старался, а что получилось? Да если быть до конца искренним и правдивым... Вообще, в данной ситуации и не такое можно сказать. И я сказал, выпалил на одном дыхании:

- Володя, если искренне всё говорить, то у нас с тобой не получается разговора, как у отца с сыном. Мы разные. Понятия, информация, знания у нас разные. Я не чувствую тебя своим сыном. Я даже боюсь к тебе прикоснуться. В нашем мире своего ребёнка можно и приласкать просто так, и даже наказать, побить можно за провинность. А я и помыслить такого по отношению к тебе не могу. Между нами барьер непреодолимый.

Я замолчал. Сижу, молчу, не знаю, что и как говорить дальше. Сижу и смотрю на задумавшегося своего маленького, со странноватым мышлением, сына.

Повернув ко мне свою кудрявую головку, он снова заговорил со мной первым, но в этот раз я почувствовал нотки грусти в его голосе:

- Между мной и тобой, папа, какой-то барьер? Тебе тяжело воспринимать меня своим сыном родным? Ты долго бываешь там, в другом мире, где всё немножко не так, как здесь. Я знаю, папа, там бьют иногда родители своих детей... Там всё немножко по-другому. Я подумал, папа... я сейчас...

Он быстро встал, побежал, затем вернулся, неся в руках ветку с сухими иголками, и протянул её мне:

- Возьми, папа, эту веточку и побей меня ею. Как бьют детей своих родители в том, другом мире, в котором ты так долго бываешь.

- Побить? Тебя? Зачем? Это ты что же ещё выдумал? - Я знаю, папа, там, в том мире, где тебе приходится так долго бывать, бьют родители только родных своих детей. Я твой сын родной, папа. Ты побей меня, чтобы почувствовать себя папой моим родным. Может, так тебе легче будет почувствовать. Только по этой ручке не бей и по ножке этой, не чувствует эта ручка боли и ножка не почувствует, они онемевшие ещё немножко. А всё остальное на теле почувствует боль. Только я заплакать, наверное, не смогу, как дети плачут. Я ещё ни разу не плакал.

- Бред! Полный бред! Никто и никогда, даже в том, как ты говоришь, мире не бьёт детей просто так.