На следующий день больному легче стало, – заканчивает свой рассказ Клавдя, – а ведьму вы с Натусей, надо быть, на перекрестке увидали. Бессильна она перед колдуном оказалась, свое зло назад получила, вот и отплясывала.

Потом я заболела корью. Лежала в большой комнате на диване и боялась смотреть на себя в зеркало. Мне казалось, что эта красная сыпь, покрывшая кожу моего лица и тела, не сойдет никогда, и я на веки вечные останусь некрасивой и не смогу больше гулять с подругами на улице, бегать на реку, и никто не станет меня такую любить. Я горько плакала, укрывшись с головой одеялом.

Но возвращалась Клавдя с работы, приносила кульки, полные бордовыми крупными вишнями, садилась у моего изголовья на стул и принималась утешать меня, рассказывая свои удивительные истории.

– Пошто тужишь? – улыбалась Клавдя, гладя меня по лохматой голове, – Вот мы сейчас тебе косу причешем, и станешь ты красавица-раскрасавица!

– Да! – ревела я, – а прыщики?

– А что прыщики? – удивлялась Клавдя, – через три дня их – тьфу! Как не бывало!

– Ты откуда знаешь? – сомневалась я.

– Так все ж болеют; сначала эта краснота, потом она сходит, словно и не было ничего, – объясняла Клавдя.

– Да! А вдруг это ведьма наколдовала? – не унималась я.

Клавдя насторожилась:

– Ты разве брала у нее чего?

– Не-е-ет, – испуганно ответила я.

– Тах-то! – успокоилась Клавдя. – Нельзя у ведьмы ничего брать из рук, и из дома ее ничего выносить нельзя.

– Почему?

– Потому, – строго глядя на меня, пояснила Клавдя, – ведьма сабе замену ищет. Уйти ей просто так невозможно, вот и смотрит она кому бы свое проклятие передать. Только найдя сабе замену сможет ведьма покой обрести, если вообще возможен для нее покой… Ишшо когда я маленькая была, жил тут у нас один колдун, все никак умереть не мог; мучилси, страсть! Когда отходил он, к яво дому подойти боялись, штоб ненароком не попасть под раздачу, значить. Вся явоная избушка ходуном ходила, так он кричал. Вот ведь – мука какая! И воды подать некому; куды, какой страх! Неделю тах-то промучилси, а потом сквозь трубу дым черный, как повалить! И огонь, прям сквозь крышу! Стало, пришел хозяин-то за ним… Так и сгорел… Помнишь, Натуся?

– Помню, как не помнить, – соглашается сестра…

… она летела над землей, невысоко так, чтобы я могла хорошенько разглядеть ее черные волосы и волны василькового платья, красиво развеваемого встречным ветром. Она была как нарисованная акварелью картина, и все-таки живая, смеющаяся, удивительная. «Фея» – подумалось.

Она смеялась и звала меня.

«Вот бы и мне так летать» – и побежала следом за васильковой женщиной. Это было нетрудно: она летела медленно, оборачивалась, улыбалась ободряюще и взмахивала полной рукой: «за мной, за мной…»

«Волшебница! Она научит меня» – я бежала и бежала, пока, вдруг не потеряла ее из вида.

Полуразрушенный дом, с пустыми проемами на месте окон и дверей; у стен не было крыши, она провалилась внутрь, но я все-таки вошла.

Сразу почувствовала ее за своей спиной. Хотела обернуться, но она взяла меня за плечи и не позволила.

Кто-то был еще. Мы не одни стояли среди почерневших обломков стропил, слежавшейся древесной трухи, кирпичных обломков, лежалого мусора.