– А вы, Антон Филаретович, везде смотрели? – осведомился присяжный поверенный.

– Ну что вы! Конечно, не везде! Есть некоторые места, куда только доктор заглядывает, да и то за очень большие деньги. Да по какому такому праву вы потешаться надо мной, государственным человеком, изволите! Я вам не уездный лекарь почечуй высматривать! – переходя на крик, возмутился полицейский.

– Вы, милостивый государь, к сожалению, меня неправильно поняли. Потрудитесь осмотреть забинтованную руку господина Саушкина, – спокойно уточнил адвокат.

Окружающие опешили, но Леечкин, встав из-за стола, приблизился к Кузьме Антоновичу и лично повторил просьбу снять повязку с левой руки, что тот с неохотой и сделал. Со стуком на пол упал ключ. Судебный следователь поднял его, молча подошел к входной двери, провернул пару раз в одну и другую сторону. Ключ подошел.

– Ну и что скажете, господин Саушкин? – глядя прямо в лицо ветеринара, проговорил молодой чиновник.

– А что я должен вам говорить? Букиниста я не убивал. Сюда не приходил. А что ключ у меня, так это Захарушка мне его давно оставил, чтобы я кошечек мог без него осматривать. Мы-то приятели старинные. Почитай, лет двадцать знакомы. А штучки свои эти… ну, то пульс у меня щупать начинаете, то в глаза смотрите, как гипнотизер в цирке, вы оставьте для адвоката. Слышал я, что Клим Пантелеевич рассказики разные сочиняет, вот вы ему свои фокусы и показывайте, глядишь, он их перескажет, да на всю Россию прославится, – усмехаясь в усы, с циничным нахальством отвечал Саушкин.

– Доказательств вашей вины в совершении убийства более чем достаточно. Вы просто не отдаете себе в этом отчет. Вы недавно сообщили, что уже два дня не ведете приема, тогда как вы можете объяснить наличие явно кошачьего укуса на руке? – осведомился Поляничко.

– Так это кошка бездомная хватила, когда ко мне через форточку прокралась. Хотел поймать, да она, окаянная, умудрилась след от клыков оставить, – спокойно парировал словесный выпад ветеринар.

– А почему вы ключ прибинтовали к руке, а не положили его просто в карман? – не выдержал Каширин и задал давно «висевший в воздухе» вопрос.

– Бес попутал, думаю, приду и положу ключ в карман, а вдруг начнут обыскивать, вопросы всякие задавать. Испугался и взял сдуру да и примотал бинтиком… убийство все-таки… – сказал и сник, поняв, что проговорился.

– Ну вот, дорогой мой, значит, говоришь, еще дома, когда ключик бинтиком приматывал, уже знал, что здесь совершено убийство? Да? А мы вот с Антоном Филаретовичем, болваны этакие, до сих пор наивно считали, что Захар Захарович сам повесился. И откуда же ты это узнал, мил-человек? А? Неужто накануне сон вещий видел? – в упор спросил начальник сыска.

Осознав, что совершил ошибку, ветеринар уставился в пол и не проронил больше ни слова.

– А что касается моих литературных начинаний, то вы, Саушкин, правы. Случай этот преинтересный, и, я думаю, мой будущий читатель его по достоинству оценит. Ну и последнее: насколько я понимаю, вам было известно, что в дневнике Кукушкин записывал как расходы, так и денежные поступления, потому-то вы и забрали его с собой. А нам вы совершенно спокойно объяснили причину своего сегодняшнего визита как желание возвратить покойному деньги, вырученные от продажи двух персидских котов и одного британца. Да только промокашечка под столом затерялась, а потом, на вашу на беду, и нашлась. Если к ней приставить зеркало, то можно легко разобрать весь текст, – адвокат достал свернутый вдвое бумажный лист и зачитал: «Сегодня, в день Святой Троицы, получил от Саушкина десять рублей за двух персов и одного британца». Троица, как вы знаете, праздновалась второго дня, то есть 14 июня, а сегодня уже шестнадцатое.