Вздохнула. «Если тебе что-нибудь не нравится, — подумала она, — еще не значит, что это плохо!»

Миранда старалась не смотреть по сторонам, но ей это плохо удавалось. Старинные домики, как остро отточенные карандаши в коробке, жались плотно друг к другу по обеим сторонам улицы. Еще и двенадцати нет, а за зеркальными стеклами витрин во всю ширину дома — выставлен товар и лицом, и телом. Вот в глубине — подсвеченная уютная комната, как бы гостиная. Хозяйка, в меру обнажив острое колено, читает. Время от времени переворачивает страницу, курит, стряхивая пепел в пепельницу на длинной ножке, стоящую рядом с креслом. В другом окошке хозяйка-хлопотунья притомилась, поглядывает, не идет ли ее хозяин-барин. Глаза пустые… Нарочитая зазывная улыбка.

Через дом и вовсе пастораль. В раме из мореного дуба за сияющим от подсветки стеклом — разве не искусство? — благородная особа, отдыхая, вяжет свитер, ловко перебирая спицами. Кинув нежный взгляд из-под опущенных ресниц, ножкой небрежно придвигает юркий клубочек. Воздушный пеньюар распахивается…

Миранда, сойдя с тротуара, обошла сытого мордатого туриста, который в упор расстреливал из фотоаппарата красотку, полулежавшую на шикарном ложе.

Первый раз, когда подруги показывали ей достопримечательности Амстердама, пришли они и сюда. Помнится, она сказала:

— Каждый зарабатывает на жизнь, как может…

Однако теперь такой убежденности не было, Миранда чувствовала смутную тоску. «Что такого, если час простоять обнаженной? Подумаешь, какая цаца! Она же не делает ничего дурного… В конце концов искусство требует жертв!»

Улыбнулась и достала листок с адресом. «Дом номер пятнадцать. Это следующий, с облупившимся фасадом. На последнем этаже, под крышей ее, как сказано, ждет художник Эрнст Мюллер».

Миранда вошла в подъезд. «Темнотища! Но вообще-то так всегда, когда входишь с улицы». Сделала шаг. Постояла. Ждала, пока глаза привыкнут к темноте. «Запах ужасный! Лестница… Узкая и почти перпендикулярная, как во всех древних домах на канале. По таким крутым ступеням — в самый раз на высоких каблуках! Но других нет, так что придется демонстрировать класс ходьбы на большом пальце». Еще утром, перед визитом к Мюллеру, огорчилась, увидев дырку на подошве спикеров.

«Чепуха какая-то! При чем сапоги, при чем рваные туфли? Не хочешь, дорогая Миранда, поворачивайся и уходи!»

Нащупав перила, стала, не торопясь, подниматься. Когда добралась, ноги слегка дрожали. «Нервы, нервишки?! Очень вы трепетная особа, Миранда! Майна раз десять раздевалась, и ничего. Жива, здорова и весела».

Миранда постучала в дверь.

— Господин Мюллер!

Ни звука. Снова постучала. Посильнее… Дверь скрипнула и приоткрылась.

— Есть кто-нибудь? Господин Мюллер… Это — я, Миранда Стюарт.

«Никого. Слава Богу! Теперь можно и уходить: слово свое она сдержала».

— Ладно, — сказала вслух Миранда. — Оставлю ему записку.

«Голод дисциплинирует и многому учит…» Осторожно вошла, и дверь захлопнулась. В нос ударил сладковатый запах марихуаны. «Ничего себе!»

Осмотрелась. «Освещение — отличное… Всюду, правда, окурки, пустые банки из-под пива, мусор.