Старый египтолог так горячо и убежденно произнес эти последние слова, что они произвели настоящую сенсацию. Один только постоянный секретарь с сухим смешком заметила:

— Возможно, это Тот научил его гулять по парижским салонам в фосфоресцирующей одежде. Кажется, председательствуя на собраниях пневматиков в салоне мадам де Битини, он как раз выряжался в светящийся костюм.

— У каждого, — спокойно ответил Рэймон де ля Бэйссьер, — есть свои маленькие слабости.

— Что вы хотите этим сказать? — неосторожно спросил мсье постоянный секретарь.

— Ничего, — загадочно ответствовал де ля Бэйссьер, — вот только позвольте мне, мой дорогой Патар, выразить удивление тем, что над таким серьезным магом, как господин Бориго дю Карей, потешается наш самый главный фетишист.

— Это я фетишист? — вскричал Ипполит Патар, наступая на коллегу. Рот его так и раскрылся от удивления, он кинулся в бой, воинственно выставив челюсть вперед, словно решил проглотить разом всю египтологию. — Откуда вы взяли, что я фетишист?

— Да просто видел, как вы стучите по дереву, думая, что этого никто не замечает!

— Я стучу по дереву? Вы видели, как я стучал по дереву?

— Больше двадцати раз на дню!

— Вы лжете, мсье!

Тут в ссору вмешались присутствующие. Послышались голоса: «Полноте, господа!», «Мсье постоянный секретарь, успокойтесь!», «Мсье де ля Бэйссьер, эта ссора недостойна ни вас, ни Академии!» И лихорадочное состояние охватило избранное общество, состояние весьма необычное для Бессмертных. Лишь один великий Лустало, казалось, ничего не замечал. Словно не слыша происходящего вокруг, он неистово окунал перо в свою табакерку.

Ипполит Патар выпрямился и стоя на цыпочках кричал, пронзая своими глазками старого Рэймона:

— Он уже всем надоел со своим Элифасом Покойным Сент-Эльм де ля… Дай Бог де ля Бокс дю Бублико дю Каравай!

Рэймон де ля Бэйссьер, несмотря на столь злую и неуместную в устах постоянного секретаря шутку, остался хладнокровным.

— Мсье постоянный секретарь, — сказал он, — никогда в жизни я не лгал, и уже не в моем возрасте меняться. Не далее чем вчера, перед торжественным заседанием, я видел, как вы прикасались к ручке своего зонтика.

Ипполит Патар кинулся вперед, и его с величайшим трудом смогли удержать от нанесения оскорбления действием старому египтологу. Он кричал:

— Мой зонт! Мой зонт! Прежде всего я запрещаю вам даже упоминать о моем зонте!

Однако де ля Бэйссьер заставил его умолкнуть, торжественно указав на роковое кресло:

— Раз вы не фетишист, сядьте туда, если посмеете!

Гудевшее как улей собрание разом замерло. Все переводили глаза с кресла на мсье Ипполита Патара и с мсье Патара на кресло.

Ипполит Патар заявил:

— Я сяду, если захочу! Мне никто не смеет приказывать! Но прежде позвольте, господа, напомнить вам, что уже пять минут, как настал час голосования. — И он прошел на свое место, мигом обретя все свое достоинство.

Его шествие сопровождалось улыбками. Он заметил это и, пока каждый из присутствующих занимал свое место, сказал желчно, сразу превратившись в лимонного Патара:

— Правила не запрещают тем из моих коллег, кто пожелает сесть в кресло магистра д'Аббвиля, сделать это.

Никто не пошевелился. Неожиданно какой-то остроумец нашел выход из положения:

— Лучше не садиться туда из уважения к памяти магистра д'Аббвиля.

В первом же туре Мартен Латуш, единственный претендент, был единогласно избран в Академию.

Только после этого Ипполит Патар вскрыл свою почту.