Хуррем… Смеющаяся, Дарящая радость… Наверное, те, кто не слышал ее серебряного смеха раньше, с трудом верят этому имени. Когда получала такое имя в гареме, действительно была смешливой и даже озорной…

От воспоминаний Роксолану отвлек осторожный оклик иудейки.

– Госпожа… – Эстер взглядом показала на служанок, Роксолана сделала знак, чтобы вышли.

Короткий, резкий, словно отметающий жест даже не всей кисти, а только пальцев руки… Этому тоже научилась у валиде. Правильно, слуги должны знать, что о них заботятся, но прекрасно понимать границу между ними и хозяевами. Это закон Османской империи еще со времен Мехмеда Фатиха: сам останься голодным, но рабов накорми, сам мерзни без одеяла, но их укутай…

Фатих был прав, говоря, что страны завоевываются мечом, но удержать их можно только справедливостью. Мелькнула мысль, что он может быть прав и в самом страшном своем законе, повелевающем уничтожать любого, кто покусится на законную власть?

Странно, но все эти годы Роксолана мечтала добиться от Сулеймана отмены знаменитого закона, грозившего гибелью, прежде всего, ее сыновьям, а вот теперь все чаще задумывалась, как иначе удержать соперников за трон от взаимного уничтожения? Власть жестока, она многое дает, но еще больше отнимает, пожалуй, отнимает даже больше, лишая человека возможности поступать по его желанию и заставляя действовать по своим страшным законам.

И снова к действительности ее вернул голос Эстер, хотя, где эта грань между действительностью и нашими размышлениями?

– Госпожа, Повелитель получил доказательства измены шехзаде Мустафы и получит еще.

Почему она знает то, чего не знаю я? Повелитель уже получил доказательства, значит, знал об измене, когда уезжал, невольно подумала султанша, знал, но ей не сказал. Это плохо.

– Что еще тебе известно?

– Пока больше ничего.

Лжет, решила Роксолана, но выпытывать ничего не стала, это унизительно. Оставалось ждать, оправдаются ли слова Эстер.

– Иди. Если что-то станет известно, сообщи в любое время дня или ночи.

Женщина поклонилась и отступила к двери.

Роксолана не смотрела, как иудейка вышла, осталась стоять спиной к двери, но прекрасно слышала, как в комнату бесшумно скользнули две девушки, остановились, ожидая приказаний. Султанша сделала легкий жест, отпускающий служанок, почти сразу чуть дрогнуло пламя светильника, подтверждая, что девушки удалились.

Дворец – это тишина. Она соблюдалась всегда и везде, даже во внешнем дворе люди разговаривали приглушенно, а животные словно немели, ни конского ржания, ни верблюжьего рева… Тихие голоса. Неслышные шаги, никакого скрипа дверей или топота ног, придворные изъяснялись на ишарете – языке жестов, чтобы до уха Тени Аллаха на Земле не донеслось ни единого лишнего звука. Охранники-дильсизы немые, потому что покалечены, придворные – потому что боятся за свою жизнь…

В Старом дворце в гареме было иначе, там одалиски могли хотя бы развлекаться и смеяться. Иногда ссорились, чаще просто болтали, но никто не делал странных жестов, пытаясь объяснить, что-то. Увидев такой способ разговора впервые, Роксолана страшно удивилась, она-то беседовала с Сулейманом даже во дворце пусть тихо, но не при помощи рук, а как нормальные люди.

Хотя она уже давно не понимала, что значит «нормальные». Это очень тяжело – жить в тишине, но Сулейман привык, настолько привык, что крик ночной птицы заставлял просыпаться.

Первые годы в Топкапы Роксолана едва не сошла с ума от этой тишины, временами даже жалела, что перебралась сюда, вспоминала Старый дворец с каким-то теплым чувством.