– И что в этом такого плохого?

– Ничего, - ответил он раздражительно, - Если бы она не делала это почти через день.

– Она издает свою газету через день.

– Все правильно, - сказал он, - Если бы она не считала меня таким легендарным соблазнителем, разве она написала бы про меня?

Пенелопа замолчала, затем спросила:

– Разве имеет значение, что думает леди Уислдаун?

Он наклонился вперед, уперев руки в колени, затем, вскрикнув от боли, когда он запоздало вспомнил про свою рану.

– Ты уклоняешься от темы, - возразил Колин, вздрогнув, снова надавив на ладонь. - Меня не волнует леди Уислдаун. Но хочется нам того или нет, но она представляет собой высшее общество.

– Я думаю, найдутся люди, не согласные с таким утверждением.

Он вопросительно приподнял бровь?

– Включая тебя?

– Вообще-то, я думаю, что леди Уислдаун очень проницательна и умна, - сказала она, держа руки на коленях.

– Женщина, которая назвала тебя перезрелой дыней!

Два красных пятна появились на ее щеках.

– Перезревшим цитрусом, - сердито сказала она. - Я уверяю тебя, это большая разница.

Колин тут же решил, что женский ум очень странный и непостижимый орган, который мужчины могут даже не пытаться понять. На свете просто не было женщины, которая бы идя из точки А в точку B, не останавливалась бы по пути в точках С, D и X.

– Пенелопа, - наконец, сказал она, смотря на нее с недоверием, - Это женщина оскорбляла тебя. Как ты можешь защищать ее?

– Она не сказала ничего, кроме правды, - сказала она, скрещивая на груди руки. - Она была довольно добра ко мне, с тех пор, как моя мать позволила мне самой выбирать себе наряды.

Колин простонал.

– Мы же обсуждаем кое-что другое в это момент. Надеюсь, ты не собираешься обсуждать со мной свой гардероб?

Глаза Пенелопы сузились.

– Я полагаю, мы обсуждали твое неудовлетворение от жизни в роли самого популярного мужчины в Лондоне.

Ее голос повысился на четыре октавы, и Колин понял, что его отчитывают. Причем, обоснованно. Что он нашел, еще более раздражающим.

– Не знаю, почему я думал, что ты можешь понять меня, - прошипел он, ненавидя ребяческий тон своего голоса, но он ничего не мог с собой поделать.

– Прости, - проговорила она, - Но это немного сложно для меня, сидеть здесь и слушать, как ты жалуешься, что в твоей жизни ничего нет.

– Я не говорил такого!

– Ты почти точно также сказал!

– Я сказал, что у меня ничего нет, - уточнил он, стараясь не обращать внимание на то, как глупо и по-ребячески звучит его голос.

– Я знаю, что ты имеешь гораздо больше, чем любой человек в Лондоне, - сказала она, тыкая его в плечо. - Но если ты не можешь этого понять; тогда, возможно, ты прав - твоя жизнь ничтожна и пуста.

– Это слишком трудно объяснить, - раздражительно пробормотал он.

– Если ты хочешь, что-то новое в своей жизни, - сказала она, - Господи, просто выбери это, и займись им. Мир и зарубежные страны, просто твоя устрица, Колин, в которой, ты постоянно прячешься. Ты молод, богат, и ты мужчина, - голос Пенелопы стал ожесточенным и обиженным:

– Ты можешь делать все, то ты захочешь.

Он нахмурился, что не удивило ее. Когда люди были убеждены, что у них проблемы, то последнее, что они бы хотели услышать это простое и непосредственное решение.

– Это не так то просто, - сказал он.

– Это очень просто.

Она надолго уставилась на него, возможно впервые в жизни, спрашивая себя, а кто он собственно такой.