Она чувствовала себя преобразованной. Внезапно, свободная от бремени быть Пенелопой Физеренгтон, она чувствовала, как на передний план вышла новая индивидуальность.

Это было не так, словно появилась новая индивидуальность, она была все та же, но она совсем на себя не походила.

Она смеялась; она шутила; она даже флиртовала.

Она поклялась самой себе, что следующей ночью, когда все костюмы будут убраны, и она будет одета в свое лучшее вечернее платье, она будет самой собой.

Но этого не случилось. Она пришла на бал, она кивала и вежливо улыбалась. Но, так или иначе, она снова стояла у периметра комнаты, и пыталась слиться с обоями.

Казалось, что быть Пенелопой Физеренгтон, кое-что означает. Ее тут же отбросило на годы назад, в тот ее первый ужасный сезон, когда ее мать настояла на том, чтобы выйти в свет, даже притом, что Пенелопа умоляла этого не делать. Пухлая девочка. Неуклюжая девочка. Всегда одетая в цвета, неподходящие ей. Не имело значения, что она стала гораздо стройнее и изящнее, и наконец-то выбросила все свои желтые платья. В этом мире - мире Лондонского высшего общества - она всегда будет той же самой Пенелопой Физеренгтон.

Это была ее ошибка в такой же степени, как и ошибка окружающих. Настоящий порочный круг.

Каждый раз, когда Пенелопа входила в танцевальный зал, она видела всех тех людей, которые давно ее знали, и каждый раз чувствовала, как снова превращается в застенчивую, неуклюжую девочку из прошлого, а не в самоуверенную молодую женщину, которой как ей нравилось думать, она стала - по крайней мере, глубоко внутри.

– Мисс Физеренгтон, - позвала ее леди Данбери мягким - даже можно сказать, удивительно нежным - голосом. - Что-то не так?

Пенелопа знала, что долго молчит, и ей надо что-то сказать, но так или иначе, ей потребовалось еще несколько секунд, чтобы собраться с мыслями.

– Не думаю, что вы правы, - наконец, сказала она, поворачиваясь к леди Данбери, и смотря на нее, когда говорила последние слова: - Я никогда не знала, что сказать людям.

– Ты знаешь, что сказать мне.

– Вы другая.

Леди Данбери откинула голову назад, и засмеялась.

– Даже если считать это приуменьшением…Ох, Пенелопа… Я надеюсь, ты не возражаешь, если я буду называть тебя по имени - если ты можешь высказывать свое мнение мне, ты можешь делать это с любым человеком. Половина мужчин в этом зале трусливо разбежались по углам через минуту, после моего появления в зале.

– Они просто не знают вас, - сказала Пенелопа, поглаживая старую леди по руке.

– Также, они не знают и тебя, - довольно многозначительно проговорила леди Данбери.

– Да, - сказала Пенелопа с покорностью в голосе, - Они не знают меня.

– Я бы сказала, что это большая потеря с их стороны, но это было бы слишком бесцеремонно с моей стороны, - проговорила леди Данбери. - Бесцеремонно по отношению не к ним, а к тебе, потому что, я довольно часто называю их дураками - а я, действительно, называя их дураками слишком часто, а поскольку я уверена, ты знаешь это - некоторые из них фактически нормальные люди - это просто преступление с их стороны не хотеть познакомиться с тобой. Я - Хм-м… Интересно, что же будет.

Пенелопа сидела на стуле, необъяснимо постепенно выпрямляясь от слов леди Данбери. Она спросила старую леди: - Что вы имеете в виду?

Но стало ясно, что все вокруг пришло в движение.

Люди шептались и двигались по направлению к небольшому возвышению, где сидели музыканты.

– Вы! - леди Данбери ткнула своей тростью в бедро близстоящего джентльмена, - Что происходит?

– Крессида Туомбли собирается сделать свое заявление, - ответил он и быстро отошел в сторону, чтобы избежать продолжения беседы с леди Данбери и ее тростью.