— Какое объяснение может быть тому, что я слышал собственными ушами?

— Вот какое! — сказал дон Мигель, развертывая и подавая действительно испуганному дону Кандидо, написанную им записку.

— А! — вскричал тот, прочтя ее два раза.

— Вот что значит, сеньор дон Кандидо, извлекать выгоды из сношений с иностранцами, опутывать людей их же собственными сетями и заставлять своих врагов служить себе — это наука Ришелье, прилагаемая, правда, к мелочам, потому что перед ними нет ни Ла-Рошели, ни Англии, но если бы они были, мы бы действовали так же. Теперь ступайте с миром и отдыхайте спокойно на североамериканской территории!

— Приди в мои объятия, удивительный молодой человек, облегчивший самую ужасную минуту в моей жизни!

— Обнимемся и садитесь в мою карету, знаменитый кузен Китиньо!

— Не смейся надо мной, Мигель!

— Хорошо, до завтра, нет до послезавтра, карета у дверей!

— Прощай, Мигель!

Бедный дон Кандидо обнял в последний раз своего ученика, который, полчаса спустя пытался заснуть, в то время как почтенный профессор каллиграфии с высоко поднятой головой прогуливался по территории Соединенных Штатов, как он выражался, пока дон Луис читал обе записки своего друга.

Заметив этого всадника, кучер кареты удивленно вскрикнул, сделав движение, чтобы остановить карету, но солдаты исчезли, и карета беспрепятственно продолжала свой путь.

Несколько минут спустя она остановилась у дверей дачи Барракас, и из нее вышли три человека.

Это были дон Луис Бельграно, дон Мигель и священник, о котором мы говорили.

Тонильо, соскочив с козел, почтительно приблизился к своему господину и, когда тот хотел войти в дом, слегка тронул его за руку.

— Чего ты хочешь? — спросил дон Мигель.

— Вы не видели, mi amo, всадников, которые пересекли нам дорогу на улице Федерации?

— Я едва заметил их.

— Того, кто ехал во главе их?

— Ну?

— Это был ваш отец, mi amo!

Молодой человек вздрогнул, и луч радости блеснул в его взоре.

— Ты не ошибаешься?

— О, mi amo!

— Хорошо! Садись снова на козлы и будь наготове, а главное — молчи!

Тонильо поклонился.

— Отец, — прошептал про себя дон Мигель, — сам Бог посылает его в эту минуту!

И он вошел в дом, дверь которого молча заперли за ним. Хотя снаружи дача и казалась совершенно темной, но внутри донья Эрмоса устроила настоящий храм. Она заканчивала свой туалет новобрачной. Часы пробили восемь раз, молодая женщина вздрогнула.

— Вы побледнели, сеньора, — улыбаясь сказала Лиза, — как раз в ту минуту, когда пробило восемь часов!

— Да, этот бой испугал меня! — отвечала донья Эрмоса, проводя рукой по лбу и садясь в кресла.

— Потому что пробило восемь часов!

— Да, я не понимаю сама, что со мной происходит, но с шести часов вечера каждый раз, когда я слышу бой часов, я испытываю страшное страдание.

— Действительно, и я заметила это! — проговорила девушка. — Знаете, что я сделаю?

— Что, Лиза?

— Я остановлю часы, чтобы, когда пробьет девять часов, вы не бледнели и не страдали более.

— Нет, Лиза. В девять часов они будут здесь и все будет кончено, впрочем это пустяки, я уже успокоилась.

Она встала и прошла в гостиную, блиставшую огнями.

— Правда, правда! — вскричала радостно Лиза. — Вы стали еще прекраснее, чем я когда-либо, сеньора!

— Молчи, сумасшедшая! Поди и позови ко мне Хосе.