За полгода до его выхода В. А. Жуковский предупреждал Загоскина: «…Боюсь великих предстоящих вам трудностей. Исторические лица 1612 года были в вашей власти, вы могли выставлять их по произволу, исторические лица 1812 года вам не дадутся! С первыми вы легко могли познакомить воображение читателя, и он благодаря вашему таланту уверен с вами, что они точно были такими, какими ваше воображение их представило ему; с последними этого сделать нельзя: мы знаем их; мы слишком к ним близки; мы уже предупреждены на счет их, и существенность для нас загородит вымысл». На это Загоскин живо возражал: «Исторические романы можно разделять на два рода: одни имеют предметом своим исторические лица, которые автор заставляет действовать в своем романе и на поприще общественной жизни, и в домашнем быту; другие имеют основанием какую-нибудь известную эпоху в истории; в них автор не выводит на сцену именно то или другое лицо, но старается характеризовать целый народ, его дух, обычаи и нравы в эпоху, взятую им в основание его романа. К сему последнему разряду принадлежат „Юрий Милославский“ и роман, которым я теперь занимаюсь». Однако слова Жуковского о том, что «существенность», действительные события 1812 года для читателей «загородит вымысл», в основном оправдались. Многими роман и был прочитан именно со стороны его «существенности». С. Т. Аксаков, например, считал, что история героини романа, будучи основана на реальном случае, не потеряв значение «голого факта», не имела и «достоинства вымысла», ибо все ее знали, а изображать Отечественную войну, это «современное, величайшее в мире событие» по прошествии неполных двадцати лет, — «мысль необдуманно смелая. Еще все актеры, кончивши великую драму, полные ею, стояли в каком-то неясном волнении, смотря с изумлением на опустевшую сцену их действий, как вдруг начинают им представлять их самих, многим из них это показалось кукольной комедией». Впрочем, за «вымысл» Загоскину тоже досталось. Н Полевой, например, считал, что в «Рославлеве» происходит «замена истинного романизма, изображения характеров и эстетического развития действий сказочными случайностями, театральными нечаянностями, запутанностью интриги».

Следует, однако, оговориться: не всеми роман был встречен в штыки. Так, Н. И. Надеждин посвятил ему хвалебную статью, а газета «Русский инвалид» откликнулась рецензией, прямо противоположной «Московскому телеграфу»: «Рассказ жив, горяч и остроумен, сцены искусно приготовлены, эпизоды естественно связаны с главным предметом; любовь к отечеству, различным образом действовавшая в разных сословиях Российской империи, в годину опасности, описана с чувством и истиною».

Своеобразный ответ Загоскину стал готовить Пушкин: он начал писать своего «Рославлева» с тем же составом героев, живущих в ту же эпоху 1812 года. Если у Загоскина соприкосновение с культурой Франции приводит героиню к невольному предательству, то пушкинская Полина, напротив, на предательство не способна.

Исторические события оказались слишком близкими: современник «не может быть беспристрастным судиею», ибо «деяния современные взвешиваются потомством». Однако сам Загоскин предупреждал, что его «роман — не история, а выдумка, основанная на истинном происшествии», поэтому-то и судить о «Рославлеве» следует не со стороны исторической достоверности, а с учетом в первую очередь его «романности».

В «Рославлеве» Загоскин избрал тот же «вальтерскоттовский» прием, что и в первом романе: изображение жизни частных лиц — вымышленных героев — «на фоне» исторических событий и воздействие исторических событий на жизнь этих героев; «упомянул в рассказе и даже показал на втором плане» нескольких действительных участников Отечественной войны (А.