|
Загоскин «подчеркнуто противопоставляет такому мнению благородство и чувствительность» настоящих русских. Показательна в этом отношении сцена, в которой начальник партизанского отряда возвращает пленному французу его «любовные записочки»: «Примите, милостивый государь, вещи, которые для вас столь дороги, — говорит он, — пусть они, напоминая вам о предмете любви вашей, послужат доказательством, что храбрость и несчастие уважаются в России точно так же, как и в других странах». Авторскую позицию объясняет «теоретически» Сурской в разговоре с Рославлевым, собирающимся на войну: «Как русской, ты станешь драться до последней капли крови с врагами нашего отечества, как верноподданный — умрешь, защищая своего государя; но если безоружный неприятель будет иметь нужду-в твоей помощи, то кто бы он ни был, он, верно, найдет в тебе человека, для которого сострадание никогда не было чуждой добродетелью. Простой народ почти везде одинаков, но французы называют нас всех варварами. Постараемся же доказать им не фразами — на словах они нас загоняют, — а на самом деле, что они ошибаются».
Настойчивое подчеркивание Загоскиным своей патриотической позиции можно проследить и в его характеристиках простого народа, и в нарочитой демонстрации народной речи, и в изображении народной психологии и народных обычаев. Так, раскрывая особенности народной психологии, Загоскин, в частности, поясняет: «У нас в России почти каждая деревня имеет свои изустные предания о колдунах, мертвецах и привидениях… Русской крестьянин, надев солдатскую суму, встречает беззаботно смерть на неприятельской батарее… но добровольно никак не решится пройти ночью мимо кладбищенской церкви…» А повествуя о прощании Рославлева со спасшим его купцом, Загоскин не забывает отметить, что «молчание, наблюдаемое в подобных случаях всеми присутствующими, придает что-то торжественное и важное этому древнему обычаю, и доныне сохраняемому большею частию русских». Сознание того, что роман о 1812 годе, несмотря на близость событий, — прежде всего роман исторический, видимо, настолько захватило Загоскина, что, не имея возможности показывать современникам чужое время — жизнь предков — с присущим ему «колоритом», он переводил в плоскость собственно исторического изображения жизнь простонародья. В первую треть XIX века считалось, что быт и бытие народов на протяжении многих веков оставались неизменными. Поэтому, например, жизнь народа в XVII веке представлялась такой же, как в XIX. Недаром в рецензии на «Юрия Милославского» С. Т. Аксаков писал, что читатель, не знающий своего отечества, «вместе с иностранцами познакомится с жизнию наших предков и теперешним бытом простого народа». Последние слова можно отнести и к «Рославлеву». Именно народный быт и народное мироощущение оказались в романе тем, что подлежало изображению как предмет исторического романа. Это мироощущение выявляется Загоскиным прежде всего в разговорах простых людей. Опыт комедиографа и бытописателя весьма пригодился ему для передачи разговорной речи персонажей. Недаром многие читатели и критики отмечали достоинства одной из наиболее важных в идейном плане сцен романа — беседу ямщиков на постоялом дворе. Белинский, например, писал о ней: «Мне очень нравится в „Рославлеве“ сцена на постоялом дворе, но это потому, что в ней удачно обрисован характер одного из классов нашего народа, проявляющийся в решительную минуту отечества». Конечно, последовательное утверждение Загоскиным своей идеи во многом выпрямило его роман: по сравнению с «Юрием Милославским» ослабла сюжетная интрига, появились больший схематизм, стремление вместить одну и ту же мысль во все «уголки» повествования. Но идея же помогла Загоскину выразить и «необыкновенную теплоту чувства» (В. |
