|
Только я на это не согласный. Может, я и плохо тут о боге говорил, а всё одно это мой бог, и вашего мне не надо. – Так ведь я сказал уже: и православные живут, и иноверцы, всяк в какого бога хочет, в того и верует. – Говорить-то ты говоришь, а каково там на самом деле? С виду яблочко наливное, а не оскомное ли? Пока не откусишь – не спознаешь. – Я ж тебе предлагал: сходим да посмотрим… – Туда сходим, а обратно как? Старухи болтают, будто бы смертынька также по деревням ходит, уговаривает: пошли, мужичок, поглядим, каково на том свете сладко живётся. Сходить-то с ней можно, и путь недалёкий, навроде как ты обещался, тока назад не пущают. – Вот уж на смерть я ничуть не похож! – гость усмехнулся. – И телом не вышел, и делом. С косой тоже управляться не умею. – С косой только Мара ходит, которая народ, что траву косит, а смертынька и так придушит, без косы, – раздался из стряпущего угла Шуркин голосок. Значит, и девчонка не спит, слушает соблазнительные разговоры прохожего человека. – Ой, по кому-то вожжи плачут! – предупредил Платон. Шурка была отцова любимица, всерьёз строжить девку Платон не мог, хотя вожжи поминал частенько. – В самом деле… – спохватился гость, – детям давно пора спать, а я тут болтаю. Бог с ним, Беловодьем, да с красивой жизнью. Назад пойду, приведёт у вас остановиться – договорим. А мне с утра в город надо. Я вот думаю, можно у вас кого подрядить до города доехать? – Подрядить-то можно, были бы денежки. – Ну а ты за сколько взялся бы довезти? – Это дело непростое… – задумчиво протянул Платон. – Нонеча самая распутица – ни в санях, ни на телеге. Опять же, лошадь некормная, свезёт ли? – Так сколько? – Четвертак! – выпалил Платон и сам испугался своей наглости. Путник, к его удивлению, не возмутился, а словно бы считать принялся про себя, только что пальцев не загибал. – А сколько вёрст до города? – спросил он давно ожидаемое. – Вёрст тридцать пять будет, – объявил Платон и, решив, что врать следует до конца, добавил: – С гаком. – А гаку сколько? – Так кто ж его считал? – рассудительно ответил Платон. – У нас вёрсты немеряные. – За двугривенный, – предложил Горислав Борисович. – Эх, что с тобой делать… – протянул Платон, не смея верить удаче. – Свезу и за двугривенный, за хлеб за твой. Тока тогда давай спать, а то завтра раненько выезжать нужно, пока с утра приморожено. Ино завязнем в грязи, ни четвертак не поможет, ни рупь целковый. Ни из-за печки, ни с кaрзины, ни даже с печи не доносилось ни единого звука: никто не спал, но все понимали – идёт денежный разговор, в который соваться нельзя. И невелики деньги: двадцать копеек, а ко благовремении и они выручат. В доме быстро воцарилась тишина, покуда не нарушаемая храпом, лишь сквозь стену из соседнего проулка доносились звуки шапoшниковского погуляния: Как хотела меня мать Да за пятого отдать! А тот пятый, пьяница проклятый — Ой, не отдай меня, мать! * * * Передел земли – штука непростая, часто его делать не станешь. |
