Отдача сбросила его со стены на противоположный край траншеи, но он тут же поднялся на ноги, вопя что-то по-гэльски. Шарп понял, что он кричит своим землякам взобраться на стену и атаковать пушкарей, пока те еще не отошли от сокрушительного залпа. Но было бессмысленно пытаться забраться по ровной стене, и Шарп подумал, что выжившие артиллеристы, должно быть, уже заряжают свою гигантскую пушку. «Патрик! Подкинь меня!» - закричал он.

Харпер схватил Шарпа, как мешок овса, резко вдохнул и кинул вверх. Было ощущение, что под ним взорвалась мина. Шарп взмахнул руками, винтовка соскользнула с его плеча, но он поймал ее за ствол, увидел оконный проем и отчаянно выбросил вперед левую руку. Зацепившись, он перекинул ногу через край, понимая, что является отличной целью для французских мушкетов. Но времени на раздумья не было, кто-то уже бежал к нему с поднятым банником, и Шарп ударил прикладом. Мысль оказалась удачной: окованный медью приклад попал французу в темя, тот свалился, а Шарп, сверзившись из окна, уже был на ногах, его огромный палаш покинул ножны, и потеха началась.

Пушкарям здорово досталось от семиствольного ружья: пули срикошетили от каменной кладки. Шарп видел тела, лежавшие под огромным стальным стволом, который он опознал как осадное орудие. Но были и выжившие, и они спешили к нему. Он отмахнулся мечом, заставив их отступить, и резко рубанул, почувствовав дрожь, когда раскроил чей-то череп. Заорав на них, чтобы напугать, он поскользнулся в луже свежей крови, выдернул лезвие и снова замахнулся. Французы отступили. Их было шестеро на одного, но они были артиллеристами, которые лучше умели убивать на расстоянии, чем гладя в лицо врагу, в исступлении потрясающему обнаженным палашом. Покончив с ними, Шарп снова повернулся к окну и обнаружил в нем руку, отчаянно цепляющуюся за край. Он ухватился за запястье и втянул в орудийную камеру коннахсткого рейнджера с горящими глазами. Шарп прокричал ему: «Помоги остальным! Перевязь им скинь!»

Мушкетная пуля чуть не задела его, звякнув о ствол пушки, и Шарп, развернувшись, увидел знакомые мундиры французских пехотинцев, сбегающих по каменным ступеням, чтобы отбить орудие. Он шагнул к ним, переполненный яростью боя, и в голове его вертелась шальная мысль: вот бы только тот злобный ублюдок, клерк из Уайтхолла, мог его сейчас видеть! Может, тогда в Уайтхолле осознали бы, чем занимаются солдаты! Но развивать мысль было некогда: пехотинцы уже заполнили узкий проход вдоль ствола. Он прыгнул вперед, вопя изо всех сил, чтобы заставить их отступить, но понимал, что их куда больше.

Солдаты остановились, дав ему приблизиться, затем выставили вперед длинные байонеты. Эх, палаш коротковат! Он сделал выпад, отведя байонет в сторону, но другой проскочил под рукой и зацепил шинель. Его теснили. Мелькнул еще один байонет, заставив пригнуться, он споткнулся о лафет, в падении размахивая палашом и все еще пытаясь удерживать равновесие. Еще байонеты! И ярость бесполезна, потому что парировать уже не успеть!

Раздался крик на незнакомом языке, но голос, голос был знаком, он принадлежал Харперу, и массивный ирландец уже крушил врагов семиствольным ружьем, держа его за ствол, как дубину. Не обращая внимания на Шарпа, он встал над ним и рассмеялся в лицо французам, замахнулся на них и шагнул вперед, как его предки в легендарных битвах древности.