- Все в порядке?

- Да, сэр.

Они были ровесниками, обоим по тридцать пять, но Лоуфорд был рожден офицером. Еще когда он был лейтенантом, испуганным и растерявшимся в первом бою, сержант Ричард Шарп был рядом, опекая его, как сержанты опекают молодых офицеров. Потом оба они попали в пыточную камеру султана Типу, где Лоуфорд научил Шарпа читать и писать. Это дало Шарпу возможность, раз уж он проявил самоубийственную храбрость, сделаться офицером.

Лоуфорд поглядел через парапет на гласис и сказал:

- Сегодня я иду с вами.

- Да, сэр. – Шарп знал, что Лоуфорду не стоило этого делать, но он также знал, что не сможет его отговорить. Он взглянул на полковника. Как обычно, Лоуфорд был безукоризненно одет, золотое кружево блестело поверх желтого шитья на малиновом мундире. – Наденьте шинель, сэр.

- Вы хотите, чтобы я спрятал мундир?

- Нет, сэр, но вы дико замерзнете – хотя все любят стрелять в полковников.

- Я надену это. – Лоуфорд продемонстрировал перекинутый через плечо кавалеристский плащ, подбитый мехом. Он застегивался на шее золотой цепочкой, и Шарп знал, что плащ будет развеваться на ветру, оставив мундир открытым.

- Он не спрячет мундир, сэр.

- Нет, сержант, - улыбнулся Лоуфорд. Он сказал это тихо, но четко, показав, что их отношения все те же, что и много лет назад, несмотря на чины. Лоуфорд был хорошим офицером, превратившим полк Южного Эссекса из трусливой толпы в закаленное, уверенное подразделение. Но солдатская жизнь была не для него: он хотел быть политиком и потому жаждал успеха в Испании, чтобы проложить дорогу к власти на родине. В делах военных он доверял Шарпу, прирожденному солдату, и Шарп был благодарен за доверие и свободу действий.

За рекой, со стороны Португалии, огни британского лагеря ярко горели в лучах заката. В траншеях батальоны ожидали начала атаки, глотая розданный ром, и совершали маленькие ритуалы, всегда предшествующие бою. Мундиры были одернуты, ремни подтянуты, оружие тщательно проверено, люди нащупывали в карманах или мешках талисманы, хранившие от гибели: счастливая кроличья лапка, пуля, почти убившая их, безделушка, напоминающая о доме, или просто плоский камешек, попавшийся на глаза под вражеским огнем в разгар боя. Минутная стрелка описала половину круга, снизу вверх.

Генералы ерзали, пытаясь убедить себя, что их планы настолько безупречны, насколько это вообще возможно, бригад-майоры суетились с последними указаниями, люди были напряжены, как всегда напряжены солдаты перед боем, который возведет их смерть в легенду. Ранцы были сложены и оставлены под охраной в траншеях, байонеты прикручены на мушкетные стволы. Работа, как говорил генерал Пиктон, для холодного железа: времени перезаряжать мушкеты в бреши нет, только натиск, байонеты вперед, достать врага. Они ждали ночи, шутили, как могли, боролись с разыгравшимся воображением.

К семи совсем стемнело. Большие часы на башне собора, посеченные и побитые ядрами, вздрогнули и отбили час. Звук далеко разнесся над заснеженным склоном. Приказ вот-вот должны объявить. Пушки наконец перестали стрелять, и внезапно наступившая тишина казалась неестественной после бесконечных дней канонады. Шарп слышал тихое покашливание, переминание с ноги на ногу, и каждый шорох напоминал о том, как малы и уязвимы люди перед защитными укреплениями крепости.

- Вперед! – бригад-майоры, наконец, получили приказ. – Пошли!

Лоуфорд тронул Шарпа за плечо: «Удачи!»

Стрелок заметил, что полковник все еще не надел плащ, но было уже поздно.

В траншеях началось движение, послышался хруст мешков с сеном, и вот Харпер был уже рядом, а за сержантом виднелся и лейтенант Прайс, бледный, с широко распахнутыми глазами. Шарп улыбнулся им: «Ну что, пойдем?»

Они взобрались на бруствер, перелезли через парапет и молча двинулись в сторону бреши.

1812 год начался.