– Большое спасибо, Густав Карлович. Для меня это большая честь, – раскланиваюсь я.

– Командир полка сказал, что вы постоянно что-то изобретаете и пытаетесь внедрить в войсках, – продолжает проявлять свой интерес ко мне Маннергейм.

– Пытаюсь по мере сил. Правда, если в полку мои начинания приветствуются, дальше начинается просто какая-то заколдованная стена, которою просто невозможно пробить, – вспоминаю о наболевшем я.

Маннергейм усмехается.

– Знаете, в этом мы с вами похожи: несколько лет назад, когда проводились испытания новых бронированных карет для императорской семьи, я тоже пытался внести скромный вклад – предложил поставить кареты на пневматические шины.

– И каков результат?

– Как и у вас – меня проигнорировали.

Я понимающе вздыхаю. Да уж, непросто внедрять новые веяния в России…

Нас окружают офицеры. Меня, как виновника торжества, заставляют выпить огромный фужер с вином. Отказаться нет ни малейшей возможности. Под гром аплодисментов опустошаю кубок. Вино тут же даёт в голову, но я делаю хорошую мину при плохой игре: улыбаюсь, шучу, раскланиваюсь и завожу новые знакомства. Настроение разыгрывается, в конце концов, награда заслуженная, а я имею право на отдых.

Сам не понимаю, в какой момент на моих коленях оказывается певичка. Понимаю, что девяносто процентов её красоты – результат умело наложенной косметики, а остальные десять – действие алкоголя, но мне хорошо, я обхватываю Веру за талию, шепчу на ушко скабрезные шуточки и с удовольствием чувствую, как мякнет её податливое тело. Мой взгляд полностью погружён в её глубокое, словно Марианская впадина, декольте.

На какое-то время мы с Верой уединяемся, я ворча снимаю с неё целый ворох одежды, словно листья с кочана капусты. Это сравнение кажется мне смешным, я хохочу, и тут же мой рот затыкают её влажные губы. Оказывается, наша артистка не только прекрасно исполняет чувственные романсы, она чудо как хороша и в другом искусстве.

Убедившись в этом, я возвращаюсь в офицерское собрание. Здесь осталась самая стойкая часть. Как-то само собой получается, что я снова сижу возле барона, подливаю ему вино и слушаю его излияния «за жисть».

– Я специально просился, чтобы меня перевели на фронт, сбежал сюда от бывшей жены и любовницы. И представляете себе, вместо участия в боевых действиях меня, русского офицера, отправили в резерв! И это в непростые для Отечества дни!

Подталкиваю ему бокал.

– Густав Карлович, выпьем!

– За что?

– За победу, конечно!

Он поднимается и торжественно пьёт. Следую его примеру.

Ещё через бутылку Маннергейм начинает проситься вместе со мной в рейд.

– Ты бы знал, Николай, как мне всё надоело! Как я хочу вместе с тобой ударить по тылам япошек, рубить их в песи, крушить в хузары! Возьми меня с собой на следующую операцию, а?

– Так я б с большим удовольствием, но…

– Никаких но, Николай! Мы ведь с тобой повоюем?

– Повоюем!

– Тогда пьём за совместный рейд!

– Пьём!

Меня вышибает из реальности. Очухавшись, с удивлением вижу, что держу возле виска револьвер, а указательный палец лежит на спусковом крючке.

– Ваш черёд, штабс-ротмистр, – противно улыбается Вержбицкий.

Ухмыляюсь и нажимаю на пуск. Щёлк…

– Моя очередь! – нетерпеливо отбирает револьвер Маннергейм.

Твою в душу мать! Мы что, в русскую рулетку играем?! И как давно?

Снова сухой щелчок, и разочарованный барон опускает руку.