|
Он вышел и сел на лестнице. День только перевалил за середину. Якоб не сидел на лестнице крестьянского дома с детства, хотя, может, и тогда не сидел — наверняка он не помнил. Лестница укрылась под сенью раскидистого векового дерева, на нем ни листок не шелохнулся, так было тихо. Вселенская неподвижность, за вычетом мух и прочей мошки. Вот она, крестьянская жизнь, подумал он. И тут он все же заметил некоторое шевеление: на самом краю поля, не дальше броска камня, то и дело мелькала рука. Он должен был разведать, кто это. Наверняка жена Иосифа, хотя и ведет себя так, будто здесь никого чужих нет. Ничего себе размеры, ей бы лучше лежать, а не ходить.
— Ты хозяйка здесь? — Я? — А кто? — Нет. Она разогнулась. — А ты кто? — Я жду, когда Иосиф приведет врача. Я здесь с приятелем, он умирает в спальне. — А что с ним? — Упал с дерева. — Ничего не понимаю. А кто тогда Иосиф? — Ты разве не здешняя? — Здешняя. — Значит, я ошибся. Я думал, его зовут Иосиф. Он был в хлеву. — Это Конрад, сестрин муж. — А женщина в спальне, которая говорит, что скоро умрет — твоя мать? — Да. А чего ты так на меня смотришь? — Ничего. Пойду проверю, как там дела. Она встала и пошла за ним. Смерть и муки, подумал он, она не из слабонервных. Он пропустил ее вперед. Малвин стонал и метался, но слов было не разобрать. — Он тянет из меня жизнь, — сказала теща. — Мама, потерпи, ты же вечно жалуешься, что все одна да одна. — Вы только и мечтаете, чтоб я умерла. Я тоже. — Любишь ты все преувеличивать. Малвин застонал, захрипел, дернулся и затих. — Умер, — сказал Якоб. — Так ужасно. — Он умер? — спросила теща. — Смотри, он открыл глаза. Да, он умер. Он лежит и таращится на нас. — Закройте ему глаза, быстро, нельзя, чтоб он смотрел на вас. — Предрассудки, — сказал Якоб, закрывая ему глаза. — Надо помолиться за него, — сказала теща. — Он был хороший человек? — Мне так кажется, я его мало знал. Он был очень ребячлив и любил розыгрыши. Например, позавчера он высыпал два пакетика перца в зонтик фру Стафф, она чуть не лопнула от чиха, у нее стала такая красная рожа, будто она хорошенько разговелась на Пасху. Но я не думаю, что он поступил так со зла. Теща сложила руки, закрыла глаза и заговорила: — Господи, Ты все видишь, Ты видишь и этого мужчину, что лежит здесь. Возьми его в Свое царствие, не по нашему желанию, а по Твоему. Во имя Христа. Аминь. Якоб вышел и снова сел на лестнице. Ну вот, умер, подумал он. Зачем он полез на это дерево, ведь не мальчишка. Наверняка ему не пошло на пользу, что я пер его вниз, как бы они не повесили вину на меня. Тогда я спрошу их: вы думаете, это было легко? И я волочил его на своем горбу два километра, чтобы уморить? Старухина дочь вышла и села рядом с ним. — Отмучился, — сказала она. — Доктора долго ждать? — Как получится. У него есть родственники? — Нет, насколько я знаю. Здесь, по крайней мере. По правде говоря… — Что? — Его нужно будет похоронить. — Конрад идет. Тот не торопился. Он пылил по дороге, вздымая серые клубы. — Он умер, — сообщил Якоб. — Я так и думал. А теща? — Она говорит, что не вынесет, чтобы он там лежал. |
