— Ну, ладно, допустим, — нехотя сказал он — ведь врачи никогда не ошибаются, — но согласись: очень велика вероятность того, что она опять забудет надеть «колпачок» или принять пилюлю. Я ведь прав?

— Ничего она не забывала! Она вообще никогда о таких вещах не забывает. Просто тот подонок, ее знакомый, отвез ее на площадку, где кино прямо из автомобилей смотрят, и там, в машине, ее изнасиловал. Так что, по-моему, она просто хочет избавиться от последствий свидания с этим мерзавцем. — Делавэр снова пристально посмотрела на доктора Рурке, который уже начинал проявлять некоторое нетерпение, и торопливо закончила: — А что, если ей захочется еще одного ребенка родить? Разве могу я решать за нее такие вещи? Как вы себе это представляете?

Доктор Рурке тяжело вздохнул, медленно выдохнул и сказал:

— Ладно. — И, отвернувшись, буркнул: — Не волнуйся, все у нее будет хорошо. Это все равно что пирожок съесть. — И он тоже исчез за той болтающейся дверью.

Делавэр еще немного постояла в коридоре, потом, решив, что глупо без конца торчать под дверью операционной, подошла к регистраторше и спросила, где туалет. Ей было туда очень нужно — еще с тех пор, как они на Шестой улице пересели на автобус, идущий в Вестсайд.

Норман ждал, пока окончательно не убедился, что Визгливая Мэри ушла, однако, вернувшись на свой пост, он, к своему огорчению, обнаружил, что она по-прежнему там и расхаживает перед лавкой мясника с таким видом, словно это место принадлежит лично ей, — спину держит прямо и четко, по-солдатски, разворачивается у начала газона. Ну прямо как заведенная механическая игрушка! И о чем только ее муж думает, позволяя ей в таком виде по улицам таскаться? Все они одинаковые — маршируют на тощих ножонках, бдительность ненужную проявляют да к Янгу подлизываются! Ах, мистер Янг сказал то, мистер Янг сказал это! Уж он-то, Норман, знает, что сказал Янг. Хоть и сам-то он говорит «на языке людей и ангелов». Знает он, что сказал Янг, да и дело свое он тоже знает. Которое этих баб и вовсе не касается. Сидели бы лучше дома да хозяйство вели, а не путались у людей под ногами! Норман хотел уже повернуть назад и некоторое время погулять по соседним кварталам — может, она все-таки домой уйдет? — а потом выйти с другой стороны. Но, подумав немного, он вдруг остановился, резко развернулся и решительным шагом двинулся к ней.

— Ладно, иди, — спокойно сказал он. — Теперь моя очередь дежурить.

— Я нахожусь на посту! — взвизгнула она.

— Я же сказал, что теперь моя очередь, — и, говоря это, он заметил, как дрожит и трясется у нее голова. Но она даже с места не сдвинулась и заверещала:

— Я все расскажу мистеру Янгу! Я расскажу, как ты себя ведешь!

— В общем, я здесь остаюсь, — сказал он, не обращая внимания на ее угрозы.

— Ну и оставайся! — И она опять принялась маршировать перед входом в клинику.

Норман стоял, высоко подняв свой плакат, а она так и мелькала у него перед носом — слева направо, справа налево отстукивали по тротуару ее каблучки, руки по швам, плечи опущены, отчего грудь кажется впалой… Господи, сунуть бы ей в руки этот чертов плакат! Пусть гордится! Но плакат он ей так и не сунул; он вообще старался на нее не смотреть, стоя на своем посту перед крыльцом лавки мясника и по-прежнему высоко подняв свой плакат. И Господь был ему свидетелем.

Сидя в очень чистом туалете с зелеными стенами, Делавэр решила все же поплакать, дать выход скопившимся внутри слезам и соплям, пока она одна, а мать где-то в другом месте, но теперь, разумеется, ничего не получалось; слезы и не думали течь, и от этих невыплаканных слез стало щипать горло.