Тишина, царившая в этом особняке, производила не менее гнетущее впечатление, чем его помпезность. Ни скрипа, ни шороха, ни шепота. Даже уголь догорал в камине бесшумно, словно чувствовал неуместность малейшего потрескивания.

Секретарь поклонился вошедшему Морозини и сообщил, что счастлив вновь видеть его в добром здравии, — они не встречались с той самой печально знаменитой ночи, когда Альдо приехал на улицу Альфреда де Виньи за выкупом Анельки, — затем он прибавил, указывая гостю на стул, что почтет за честь, если может быть чем-то полезен.

Морозини уселся, тщательно поправив стрелку на брюках.

Доставая из золотого портсигара сигарету и постукивая ею по блестящей поверхности, он пристально взглянул на молодого человека.

— Я хотел бы задать вам всего один вопрос, мистер Сэттон, — наконец сказал князь.

— В последние дни мне только и делают, что задают вопросы.

— Я удивился бы, если бы узнал, что вас об этом уже спрашивали: я хотел бы узнать, почему вы так стремитесь к тому, чтобы на шею леди Фэррэлс накинули веревку?

Задавая этот вопрос, Альдо готов был к любой реакции, но то, что он услышал в ответ, оказалось для него совершенно неожиданным. Джон Сэттон, по-прежнему прямо и безучастно глядя на Альдо, тихим голосом сказал:

— Потому что ничего другого она не заслуживает. Она — убийца, она самая отвратительная из убийц, потому что свое преступление продумала и подготовила заранее.

Сэттон улыбнулся. Горячая романская кровь Морозини мгновенно вскипела от этой сардонической улыбки, и, чтобы сдержать себя, он поднес зажигалку к сигарете, глубоко затянулся и выпустил клуб дыма к лепному потолку.

— Что позволяе