— Ты считаешь его хорошим, потому что старый дурак позволял тебе своевольничать! Судя по дерзким выходкам и вольным словам, он мало тебя бил, если бил вообще! — рявкнул Болтон. — Видно, придется проучить тебя как следует, но когда я с тобой разделаюсь, мигом получу покорную и услужливую жену для своего сына.

— Того наглого сопляка, которого родила тебе твоя корова-жена? Он никогда не будет моим мужем, дядюшка! Выброси это из головы! На этот раз я сама выберу себе супруга, но только после того, как проношу траур целый год в память о моем Хью, как принято среди порядочных людей.

Попытайся навязать мне своего задиристого петушка, и, клянусь, ты горько пожалеешь.

— Ты будешь делать, как я велю, черт побери! Я твой дядя и имею над тобой власть! — раскричался Генри.

— Госпожа, ужин готов, — вмешалась Мейбл, входя в зал. — Пора к столу.

— Дядя, ты, разумеется, голоден, и мой кузен тоже.

Мейбл права. Нужно идти, пока еда не остыла. Потом ты поговоришь с моим мужем.

Розамунда снова превратилась в гостеприимную хозяйку, хорошо воспитанную владелицу богатого поместья. Она повела рассерженного родственника и его сына к столу и сама наполнила их оловянные тарелки говядиной и гусятиной. Положив кроличье жаркое в хлебные корки,. Мейбл наклонила последний бочонок октябрьского эля над оловянным кубком Генри и налила сидра его сыну. Розамунда положила перед дядей хлеб, сливочное масло и ломоть твердого сыра.

Генри стал есть, и гнев постепенно рассеивался. Он был очень доволен, заметив, что еда превосходна: вкусная, горячая и свежая. Не пережаренная, не изобилует пряностями, запахом которых нерадивые хозяйки часто скрывали смрад гнили или разложения. Он проткнул ножом кусок говядины и принялся жадно жевать. Куски от каравая он отрывал руками, масло намазывал пальцем. Мейбл постоянно подливала эля, и Генри осушал кубок за кубком, Эль был чистым и забористым, так что еда казалась еще вкуснее.

Розамунда ела мало и вскоре поднялась.

— Прошу меня простить, я должна покормить мужа.

Мальчик, когда ты поужинаешь, тебе подадут сладкое.

Она презрительно оглядела кузена и громко заметила:

— Дядя, он совершенно невоспитан! Неужели твоя жена ничему его не учит?

И прежде чем Генри Болтон успел запротестовать, вышла из зала.

— Для чего тебе ложка? — прошипел он сыну. — И почему ты ешь руками, как грязный крестьянин?

— У меня нет ложки, — проныл мальчишка.

— А это что? — прикрикнул он на сына. — Черт побери, веди себя прилично! Сучонка права! Никаких манер! Ничего, я еще потолкую насчет этого с твоей мамашей!

Позади зала, соединенная с домом каменной колоннадой, находилась кухня. Между колоннами с обеих сторон разбили огороды. Над ними возвышалась беседка, увитая начинавшими зеленеть лозами. Розамунда прошла в кухню. Похвалив кухарку за хороший обед, она налила в миску бульона, взяла ломтик хлеба и поспешила наверх, в покои мужа. Он уже не спал и приветливо улыбнулся девочке. Та улыбнулась в ответ и, поставив миску, вынула из кармана юбки салфетку и подвязала под подбородком мужа. Потом разломила хлеб на мелкие кусочки, высыпала в бульон и принялась кормить Хью.

Он ел медленно и с трудом: ему было больно глотать.

Съев несколько ложек, он поднял руку в знак того, что наелся, хотя миска оставалась почти полной.

— Больше не могу, дорогая, — прохрипел он.

— Еще пару глоточков, — упрашивала Розамунда, но.