– Как же так, не воевать ни с кем? – удивился Идомин. – Ну, а если враг войдет в землю царя, и тогда воевать не будет?

– Может быть, и тогда, – опять начал Тута и не кончил; смутился, поспешил прибавить: – Мысли царя, как мысли божьи, неведомы. Но, думаю, что, если враг нападает, царь обороняться будет.

– Да ведь уж напал: Ханаан – земля царская. Чего же он ждет?

– Не мне, рабу, судить царя моего: он лучше знает, что делает, – ответил Тута смиренно.

Идомин взглянул на него молча, пристально. Вдруг наклонился, потрогал себе пальцем лоб и шепнул ему на ухо:

– Здоров ли царь?

– Как солнце в небе здравствовать изволит его величество, – проговорил Тута привычные слова привычным голосом и невольно потупился: колючие глазки вонзились в него, как иголочки, а когда он опять поднял глаза, Идомин прочел в них безмолвный ответ.

– Слава Великой Матери, да сохранит она здравие царя, брата моего, во веки веков! – проговорил он тоже привычные слова; но они поняли друг друга без слов: царь Египта – сумасшедший.

– Да, мир лучше войны, – продолжал Идомин, как будто про себя, тихо и задумчиво. – Все люди – братья, сыны единого отца небесного, Солнца Атона-Адуна. Не воевать ни с кем, перековать мечи на плуги – о, если бы так! А ведь и было так, в начале дней. Как в древних песнях поется:

Тута смотрел на него с любопытством: «Славит Великую Матерь, а сам родную мать убил», – думал, но – странно – без возмущения, как будто очарованный виденьем Золотого Века.

– Так было – так будет: вот чего хочет Ахенатон Уаэнра, Радость Солнца, Сын Солнца Единственный! Проклят Амон, бог войны; благословен Атон, бог мира. Не так ли, сын мой?

– Ты знаешь учение царя? – удивился Тута.

– Как не знать? Адун-Атон – один и тот же бог, у нас и у вас.

– Нет бога, кроме Атона: у всех народов он один, – повторил Тута равнодушно, как школьник скучный урок.

– А учеников у царя много? – спросил Идомин.

– При дворе и в Ахетатоне, новом городе Солнца, много.

– А в других городах?

– Есть и в других.

– Мало?

– Да, меньше.

– А народ что?

– Народ верит в старых богов.

– Не хочет нового? Бунтует?

– Нет, у нас насчет бунтов строго.

– Казните?

– Казним.

– И царь об этом знает?

– Зачем царю знать?

– Ну, да ведь всех не переказнишь?

– Нет, всех нельзя.

– А ведь плохо царю без народа, одному против всех! – вздохнул Идомин сокрушенно. – Ты как думаешь, сын мой, кто сильнее, один или все?

– Все, – ответил Тута с убеждением и вдруг спохватился: – «Что он меня допрашивает?»

– Жаль брата моего возлюбленного! – вздохнул Идомин еще сокрушеннее. – Спасти его нельзя. Погибнет сам и других погубит. Глупы люди и злы: жить в мире не могут, должны воевать. Война им лучше мира. Ты как думаешь, сын мой, всегда будет война?

– Всегда, – опять не удержался Тута, ответил искренне.

– А если так, не устоять Атону против Амона, – продолжал Идомин. – Велик Ахенатон пророк, из рожденных женами не было большего. Но малые пожрут великого, все – одного. «Люди едят плоть мою», знаешь, о ком это сказано?

– О Сокровенном, чье имя несказанно, – повторил Тута опять, как школьник скучный урок: помнил, что это сказано в Книге Мертвых, об Озирисе, боге растерзанном.