Он встал с кресла, пошатываясь, подошел к иллюминатору. Сказал, оставляя дыханием на стекле туманный след:

– На Пангее вдоволь застывших газов. Растопив их, возможно воссоздать плотную атмосферу. Гравитация планеты… да – планеты, а не планетоида, как принято называть сей удивительный объект, смогла бы удержать ее. Мы бы жили под открытым небом. Не под куполом, а под открытым небом! Представляешь? Как это, наверное, прекрасно, моя дорогая Климентина, жить под открытым небом!

– Да, иерарх. Представляю, иерарх, – поспешила согласиться Климентина.

– Наше небо стало бы нежно-голубым. Представь: ты поднимаешь глаза и видишь над собой не черноту холодного космоса, не сложную конструкцию фасеток биосферного купола, а уходящую в бесконечность бирюзу. Впервые за долгие миллионы тоскливых лет люди смогли бы покинуть стальные пещеры, душные купола, подземные норы и провонявшие тюремным смрадом Пирамиды. Мы бы вернули давным-давно утраченную свободу. Ведь свобода – это когда над головой настоящее небо.

– Я представляю, иерарх.

Контон прижался высоким лбом к иллюминатору.

– А знаешь, что бы мы сделали дальше? – спросил он глухим голосом, глядя на Пангею. – Не знаешь… Откуда?.. Я хотел изменить планету, превратить ее в мир мечты. Мы бы реконструировали магнитное поле! – Он повернулся, с вызовом взглянул на Климентину. – Грандиозно, правда? Ха-ха! Защитили бы Пангею от радиации естественным щитом. При помощи инфразвуковых излучателей я намеревался растопить внешнюю оболочку древнего ядра и сформировать течения в расплаве. Мы бы построили для человека дом, в котором он так сильно нуждался долгие годы…

Иерарх подошел к Климентине, положил ей на плечи холодные руки.

– Но тому, о чем я поведал, не суждено осуществиться – нет! – проговорил он слабеющим голосом; в мозаичных глазах заблестела влага. – И не мы виноваты, просто срок вышел. Что бы мы не намеревались предпринять, какие бы благие замыслы не лелеяли, какие бы добрые книги не собирались написать – время вышло! Мы уходим из этой Вселенной. Возможно по ту сторону жизни нас ждет иная форма бытия… Все возможно. Но, как ученый, я полагаю, что мы просто рассыплемся атомарной пылью по диску галактики. Из элементов, слагавших наши тела, когда-нибудь образуются новые звезды.

Иерарх отступил. Климентина опустила глаза. По раскрасневшимся щекам потекли горячие слезы. Ей было страшно и больно смотреть, как терзается этот не совсем трезвый пожилой ученый.

– Ты ведь из бесфамильных? – вдруг спросил Контон.

Климентина кивнула.

– Ты очень красивая. И тактичная. Тебя с гордостью примет всякий прайд. Твои гены омолодят и обогатят любую благородную ветвь Сопряжения. – Он поклонился. – Я благодарю за то, что выслушала старика. Кажется, «колючка» почти выветрилась из головы. Теперь я уйду. Еще раз – низкий поклон.

– Иерарх! – окликнула Климентина Контона. – Иерарх, я должна на время покинуть Пангею. Я отправлюсь на Тифэнию. Мой друг попал в беду, – пояснила она, хотя последняя фраза далась ей через силу. Очевидно, чудак Ай-Оу не желал, чтобы о нем говорили с посторонними.

– Ты вернешься? – спросил Контон, как показалось Климентине, с тревогой. С чего бы? Она ведь – рядовой техник… Иерарх улыбнулся: – Ты знаешь, а я ведь – вампир. Твоя вера и вера других молодых людей помогает мне жить, – признался он полушутя.

– Я вернусь, иерарх! – пообещала Климентина. – Я верю, что увижу это ваше «настоящее небо».

Климентина повернула широкий нос «Кайры» к оптическому маяку.