И еще я надеялся, что есть кто-то, кто ожидает каждого из нас в конце пути.

* * *

В Уотервилле я припарковал машину около магазина «Эймс» и стал ждать. Прошел почти час, и вот, наконец, из-за поворота на главную улицу появился черный «лексус» и остановился в дальнем ее конце. Я видел, как Эйнджел выходит из машины и спокойно двигается к углу Главной улицы и Темпл-стрит, затем сворачивает к тыльной стороне здания штаб-квартиры Братства на перекрестке около китайского ресторана «Хайнаньские легенды», убедившись предварительно, что на улице никого нет. Я запер свой «мустанг», встретил Луиса, и мы вместе пошли по Темпл-стрит, чтобы присоединиться к Эйнджелу. Он вручил каждому из нас по паре перчаток. Рукой в такой же в перчатке он уже придерживал только что открытую дверь.

— Думаю, мне придется внести Уотервилл в список мест, где я не собираюсь жить на пенсии, — заметил Эйнджел, когда мы вошли в здание. — После Боготы и Бангладеш.

— Я передам эту печальную новость чиновникам Торговой палаты, — ответил я ему. — Не знаю, как они это переживут.

— Ну, а где ты планируешь поселиться на пенсии?

— Возможно, я не доживу до того момента, когда это станет актуальным.

— Парень, ты все правильно понимаешь, — заметил Луис. — Старуха с косой, возможно, уже внесла твое имя в список номеров, по которым следует дозваниваться в ускоренном режиме.

Мы последовали за Эйнджелом вверх по застеленной тонкой ковровой дорожкой лестнице, пока не уперлись в деревянную дверь с небольшой пластиковой табличкой, привинченной на уровне глаз. На ней была простая надпись: «Братство». На правом косяке оказалась кнопка звонка на случай, если кто-нибудь проскользнет через парадный вход мимо мисс Торрэнс, которая кидалась на посетителей, как голодный ротвейлер. Я вытащил свой портативный фонарик и посветил в замочную скважину. Конечно, пришлось принять определенные меры предосторожности, обернув стекло фонарика полупрозрачной лентой так, чтобы остался только узкий лучик света размером с монетку. Эйнджел вынул из кармана отмычку и в пять секунд открыл дверь. Внутри свет с улицы освещал приемную с тремя пластмассовыми стульями, деревянным столом с телефонами и книгой для записей. В углу стоял шкаф для документов, по стенам были развешаны картинки, изображающие рассвет, маленьких деток и голубей.

Эйнджел покопался в замке шкафа и, когда тот щелкнул, вытащил верхний ящик. Посветив фонариком внутрь, он увидел стопки трактатов, опубликованных самим Братством, и других, которые, видимо, были одобрены Братством. Среди них были: Христианская семья; Разные нации — разные правила; Враги человечества; Евреи: Правда о «богоизбранном» народе; Убийство будущего: Данные об абортах; Папочка больше не любит меня: Развод и американская семья.

— Взгляни-ка на это, — сказал Эйнджел. — Естественное право  — неестественные действия: Как гомосексуальность отравляет Америку.

— Может быть, они учуяли твой лосьон после бритья, — ответил я. — Есть там еще что-нибудь в других ящиках?

Эйнджел быстро просмотрел их.

— Да нет, все то же самое.

Он открыл дверь в центральный офис. Эта комната оказалась обставленной более элегантно, по сравнению с приемной. Стол был значительно более дорогостоящим, позади него стоял стул с высокой спинкой, обтянутый кожзаменителем; два диванчика из того же материала стояли у стены, между ними располагался журнальный столик. Стены украшали фотографии Картера Парагона в разной обстановке, обычно в окружении людей, которые не находили ничего лучшего, как сиять от счастья, стоя с ним рядом. Солнечный свет постоянно падал на эту стену, поэтому некоторые фотографии выцвели или пожелтели по краям, а слой пыли дополнял и без того тусклую картину.