|
Он был привязан к Саймону, ведь тот совсем один на свете и никто особенно его не жаловал, тогда как сам он живет в любящей семье и в достатке; и ему приятно было, что Саймон, почти ко всем равнодушный, к нему привязан. Саймон часто бывал ожесточенным, язвительным, а вот с ним мог быть на удивленье мягок. В одну из редких минут откровенности Саймон сказал ему, что он, Чарли, единственный человек, который хоть что то для него значит. А вот сейчас Чарли с огорчением почувствовал, что между ними выросла перегородка. Беспокойный взгляд Саймона перебегал с его лица на руки, застыв на миг на его новом костюме, потом устремлялся на воротничок и галстук; он чувствовал, что Саймон не предается ему, как только ему и предавался в былые времена, он закрыт, держится недоброжелательно и отчужденно; казалось, он присматривается к нему как к незнакомому, пытается понять, что перед ним за человек. Чарли стало не по себе, сердце его сжалось. – Как тебе нравится быть дельцом? – спросил Саймон. Чарли слегка покраснел. После всех их бесед в прошлом он был готов к тому, что Саймон его высмеет, раз он в конце концов уступил желанию отца, но слишком он был честен и не мог утаить правду. – Нравится куда больше, чем я ожидал. Работа оказалась очень интересная и не слишком трудная. Остается вдоволь свободного времени. – По моему, ты поступил вполне разумно,– к его удивлению, сказал Саймон.– Чего ради было становиться живописцем или пианистом? В мире и так избыток искусства. Да и вообще искусство это – сущий вздор. – Ох, Саймон! – Ты все еще веришь в якобы истинную увлеченность искусством твоих высокочтимых родителей. Пора повзрослеть, Чарли. Искусство! Это лишь забавное развлечение для праздных богачей. В нашем мире, в мире, в котором мы живем, для подобной чепухи нет времени. – По моему… – Знаю я, что по твоему. По твоему, оно несет красоту, придает смысл существованию. По твоему, оно утешает уставших и удрученных и вдохновляет на более благородную и полную жизнь. Чушь! В будущем нам, возможно, опять понадобится искусство, но не для тебя, а для народа. – О Господи! – Народу нужен дурман, и, пожалуй, искусство лучшая форма, в какой его можно людям преподнести. Но они еще не готовы к этому. Сейчас им нужен другой наркотик. – Какой же? – Слова. Чарли Мейсона поразило, с какой язвительной силой Саймон это произнес. Он улыбался, и хотя губы его кривились, Чарли заметил – в глазах на миг промелькнуло добродушное дружелюбие, которое он когда то привык в них встречать. – Нет, мой милый,– продолжал Саймон,– у тебя сейчас хорошее время, ходи каждый день в свою контору и радуйся. Это ненадолго, так что извлекай пока из этого побольше удовольствия. – Что ты хочешь этим сказать? – Не важно. Поговорим об этом в другой раз. Скажи мне, что привело тебя в Париж? – Ну, главное, я хотел повидать тебя. Саймон густо покраснел. Доброе слово,– а когда Чарли говорил, можно было не сомневаться, что он говорит от чистого сердца,– кажется, отчаянно смутило Саймона. – А кроме? – Хочу посмотреть кое какие картины, и если что нибудь идет интересное в театре, я бы посмотрел. Ну и вообще неплохо бы позабавиться. – Надо думать, это значит – ты не прочь заполучить женщину. – Ты ведь знаешь, в Лондоне мне это не очень то легко. – Позднее я поведу тебя в S rail (сераль – фр.). – Что это такое? – Увидишь. Это недурное развлечение. Они заговорили о жизни Саймона в Вене, но он не слишком распространялся о ней. |
