Это было их первое совместное приобретение, и они радовались ему, как желанному первенцу, рожденному по ускоренной программе. Выбирал елку Курт — те, которые он помечал, отпадали сами по себе. Осталась одна, датская ель. Курт, впрочем, вернулся в свое привычное состояние — состояние стабильного полусна. И Катрин даже знала почему.

Это двадцать четвертое декабря опять, как и всегда, было странным днем. Люди, которые целый год почти не раскрывали рта, вдруг начинали смеяться. Те, кто молчал, вдруг желали кому-то «веселого Рождества». Те, у кого, казалось, вообще нет рук, пожимали чьи-то ладони. Те, у кого не было глаз, подмигивали другим. Те, у кого не было ушей, жадно впитывали «Last Christmas», льющееся из репродукторов первого попавшегося универмага. Те, кто никогда не выходил из дома, боясь уличной толкотни и вони, стояли с просветленными лицами посреди праздничной сутолоки супермаркетов и универмагов, выуживали из огромных витрин со специфическим запахом филе трески и любили своих близких, которые отвечали им тем же.

Дома Макс установил елку и набросал на нее мишуры. Катрин тем временем звонила по телефону. Это были очень важные, срочные, секретные звонки. Похоже, она что-то затевала. Потом они сели на оранжево-красный кожаный диван. Потом сползли с дивана на паркетный пол. Потом переместились в спальню. Никто никого не целовал. Никто даже не заикался про поцелуи. Макса это обстоятельство немного смущало. Такого беспоцелуйно-бессловесного конца у этой истории, к сожалению, быть просто не могло.

На после обеда были приглашены Шульмайстер-Хофмайстеры. Это стало сюрпризом для всех участников рождественской ассамблеи (кроме Курта). Катрин спонтанно решила раз и навсегда осчастливить своих родителей. Максу импонировала идея хотя бы теоретически побывать в роли зятя. Для пущей достоверности и убедительности он испек именинно-рождественский грушевый пирог и украсил его тридцатью свечами. Курт лежал под своим креслом и спал. Они взяли его за четыре ноги и отнесли под елку, где он и продолжил свой сон, усилив декоративный эффект праздничного убранства гостиной.

Родители Катрин прибыли ровно в три. Хуго Босса Младшего с ними на этот раз не было. По-видимому, у него не нашлось подходящего пиджака. В ноздрях Эрнестины Шульмайстер застряла кисло-сладкая улыбка, когда она милостиво приняла протянутую ей руку Макса.

— Это мой новый друг, — перевела Катрин.

Кислые тона мгновенно покинули ноздри фрау Шульмайстер, мешки под ее глазами затряслись, а дрогнувшие голосовые связки одобрительно пропели:

— Золотце!..

Фрау Шульмайстер, вероятно, подумала о предстоящей новогодней свадьбе и о пяти внуках, которых «новый друг» уже, можно считать, подписал в производство.

Рудольф Хофмайстер активировал свой самый приветливый взгляд типа «Так, а теперь мы, мужчины, можем спокойно поговорить о спортивных автомобилях», двинулся на Макса и принялся отбивать у него на плече незримую котлету.

— Я должен извиниться перед вами за поведение моей собаки… — произнес Макс на почти безупречном оксфордском английском с немецкими субтитрами. — Видите ли, обычно он спит. — В подтверждение своих слов он указал рукой на неподвижный моток проволоки под елкой.

Господин Хофмайстер на всякий случай прикрыл глаза рукой.

Пирог всем понравился.

— У груш очень… освежающий вкус, — сказала мать Катрин.

— По-моему, груши вообще не имеют никакого вкуса, — заметила Катрин.

— Грушевый пирог и не должен иметь вкус груш, у него должен быть вкус пирога. Кто хочет есть фрукты, пусть ест фрукты, для этого не нужно печь или покупать пирог, — поделился Макс своим взглядом на проблему.