Я кивнул.

– Как твой поход к модистке? – спросил я у нее уже в гостиной.

Мира сняла канзу, представ передо мною в европейском муаровом платье с завышенной на французский манер талией.

Она острожно стряхнула снежинки с роскошных волос.

– Удачно, – заулыбалась девушка.

– Очень кстати, – заметил я, думая о своем.

– Почему? – удивилась индианка.

– Завтра утром мы все уезжаем в имение к одному очень знатному господину, – ответил я. – И проведем у него все праздники…

– Вот как? – Мира всплеснула руками. – А Кинрю уже знает об этом?

– Нет, – я покачал головой, снимая цилиндр. – Но узнает вот-вот!

– Что за господин? – осведомилась Мира.

– Князь Николай Николаевич Титов, – ответил я. – Очень влиятельная особа при дворе.

– А… – Мира кивнула. Не трудно было догадаться, что это имя ей ни о чем не говорило. Однако она предпочла удержаться от комментариев.

Спустя около получаса в карете прибыл Кинрю с обмороженными щеками, которые горели огнем. Аннушка, горничная, в тайне в него влюбленная, кинулась растирать их снегом. Я ей приказал прекратить это безобразие и велел ему согреться рюмкой крепкой прозрачной водки, бокалом душистого чая с цикорием и укутаться в шарф из кашмирской шерсти.

Мира только руками всплеснула, едва завидев его обмороженную физиономию. Она российские морозы переносила как-то полегче, да и вообще, жизнь в Пальмире Финской – я имею в виду любимый наш Петербург – давалась ей с гораздо меньшим трудом, чем бесстрашному Золотому дракону с глазами египетского сфинкса.

Кинрю велел Аннушке отнести в свою комнату свертки с подарками.

– И что, – поинтересовался я, – так и не покажешь до праздника?

– Не-а… – покачал Кинрю головою, укутанной в теплый кашмирский шарф. Это вышло так уморительно, что Мира расхохоталась переливистым звонким смехом.

Как только он отогрелся и немного пришел в себя, я объявил ему, что утром мы уезжаем.

– Подозрительно это как-то, – проговорил Кинрю. – Не иначе во всем этом замешан Иван Сергеевич, – мой Золотой дракон, как всегда, подразумевал Кутузова и, надо сказать, не без причины.

– Мы едем в имение князя Титова отмечать Рождество Христово, – твердо ответил я. По крайней мере, мне самому об этом более ничего известно не было, а отказать такому влиятельному человеку, как протеже самого господина Румянцева, в таком сущем пустяке, как вождение хоровода кругом Weihnachtsbaum, то есть рождественского дерева, я не имел, впрочем, никакой возможности! О чем я тут же и записал в своем дневнике с бархатной обложкой, который надоумилось мне вести по совету Иоанна Масона, с целью исповедания.

– И все равно, – настаивал японец, – сдается мне, что здесь не обошлось без нашего благодетеля! – он усмехнулся.

Я пропустил его иронию мимо ушей, в конце концов, именно участие Ивана Сергеевича Кутузова и позволяло нам вести безбедное и, я бы даже сказал, блистательное существование.

После ужина я поднялся в свой кабинет, который располагался справа по коридору окнами в сад. Он представлял из себя небольшую комнату, выстроенную в готическом стиле, со сводчатым потолком и единственным витражным стеклом. Под стрельчатыми сводами этой кельи мерцал единственный миниатюрный фонарик, блики от которого ложились на стены, обитые нежно-розовым шелком.

Эту ночь я провел именно здесь, в ожидании визита моего мастера, который обычно входил через тайную дверь, скрытую с глаз темно-коричневым гобеленом.