Алафрида – квено бога. В селе небось все умирают от зависти. И в бурге умрут. В бессильной ярости по земле кататься будут и локти кусать. И хорошо, и пусть себе катаются. Алафрида улыбнулась.

А может, и так станется, что удастся уговорить старшего бога назад на небо слетать и еще богатств принести. Вот только обдумать надо, как сделать так, чтобы вернулся чужой бог. Ну ничего. Хундила-отец – он мудрый, он наверняка что-нибудь измыслит, дабы вернулся чужой бог в род Пса.

А может быть, чужой бог и риксом станет. Отчего нет? Кто может с богом равняться, пусть и с чужим? Никто. Даже Одохар. Чужой бог уже показал свою силу, победив Герменгельда и Сигисбарна. Бог – он над риксами рикс. Станет бог Гееннах в походы ходить, добычу приносить.

Алафриде даже захотелось всплакнуть от радости, когда она представила, сколько добычи может принести бог.

Она вернулась к лавке, застеленной шкурами. Ей показалось, что под шкурами кто-то прячется. Может, чужой бог спрятался под шкурами? А вдруг чужой бог прячет что-нибудь под шкурами? Она, Алафрида, к примеру, частенько что-нибудь прячет.

Дочь Хундилы одолело любопытство.

Алафрида откинула край медвежьей шкуры.

Чужой бог был там. Никуда он не уходил. Просто принял свое истинное обличье. И это был никакой не бог.

На Алафриду смотрел маленький – с пядь всего – востроносый болотный демон, несущий лихоманку.

У Алафриды сердце остановилось.

Так вот кого она ублажала всю ночь!

Белый цвет. Цвет снега – цвет смерти.

Алафрида истошно закричала.

Алексей Коршунов. Счастливое утро

А девушка, вот она, рядом. Уже проснулась, волосы заплела, улыбнулась счастливо.

Свинка! Господи, вот привязалось. Ведь ничего общего, ни малейшего сходства с поросенком. Высокие, почти азиатские скулы, зеленоватые глазищи, очаровательный прямой носик, прозрачный пушок над припухшей губкой…

Темное пятнышко подсохшей крови на серой ткани спальника. Рагнасвинта Фретиловна. Вот так, други мои. Это вам не карамельку съесть!

– Эй, – окликнул Коршунов. – Доброе утро, солнышко! Как спалось? Сладко?

Обернулась.

– Аласейа! Махта… – и еще что-то нежное. Спросила что-то. За спальник подергала. Нет, не за спальник, за вкладыш от спальника, мешок из тончайшего ярко-синего шелка.

– Нравится? – Улыбка сама растягивала губы. – Нравится – так возьми. Твое.

Удивилась. Даже сначала не поверила. Мне? Неужели? Ты, наверное, шутишь? Мне одной – это все?

– Тебе! – подтвердил Коршунов, энергично кивая. – Тебе одной, больше никому!

Выдернул вкладыш из мешка, вложил невесомую ткань в ладошку.

Господи! Вот это темперамент! Опрокинутый на спину, Алексей пытался совладать с бешеным клубком энергии и счастья. Его тискали и целовали, его облизали и взлохматили и даже укусили за нос.

Алексей хохотал.

– Ах ты Свинка-свинюшка! Прекрати! С ума сошла! Перестань!..

Ну чисто щенок!

Пресечь это можно было единственным способом, и Алексей был вынужден прибегнуть к крайнему средству.

Минуток через двадцать объятия распались. Алексей перекатился на спину, раскинул руки по песку. Засмеялся.

Его маленькая девочка тоже зашлась смехом.

Коршунов выгнул спину, лихим рывком вскочил на ноги.

Рагнасвинта села, подобрала было рубаху, потом вспомнила, бросила – и подхватила густо-синий шелк. Вскочила, накинула на плечи, закружилась, ловко перебирая ножками. Невесомая ткань оплела ее обнаженное тело.

– Купаться! – строго сказал Коршунов.

Отобрал вкладыш, положил на остальные ее вещи. Ну надо же: полкило золота на шее носит, а от какой-то яркой тряпочки – такой восторг.