Жюльетта Бенцони. Рубин королевыХромой из Варшавы – 4
Мишелю де Гресу, который так хорошо умеет раздвигать горизонт...
Часть первая НИЩИЙ ИЗ СЕВИЛЬИ 1924 год
1 СТРАЖДУЩАЯ ДУША
Впразднике было что-то колдовское. Да и как иначе, если он порожден древней, сохранившейся в своей первозданности, чуждой всему наносному андалузской традицией. Ощущение чуда усиливал детский голос исключительной красоты... На стуле у фонтана в черном костюме и белой сорочке, сложив руки на коленях, вытянув шею и подняв глаза ввысь, словно вопрошая о чем-то звезды на высоком густо-синем небосводе, сидел мальчик по имени Маноло. Словно не замечая окружавшей его толпы, он выпевал своим хрустально-звонким голосом необычайно красивую solea. Рядом, опершись ногой на табурет, стоял гитарист и с какой-то особенной заботливостью смотрел на мальчика. Прозрачная музыкальная фраза взлетала к небу, затем прерывалась странными мольбами и вновь возобновляла свой полет. Слушатели затаили дыхание, очарованные столь совершенным исполнением «cante jondo» – «глубинной песни», пришедшей из седой старины, когда византийские церковные мелодии смешались с музыкой мавританских королей Гранады и страстными напевами цыганских таборов, поселившихся здесь в XV веке. Таким было и фламенко до того, как его «подправили и окультурили» в многочисленных кафе Трианы и Сакро-Монте – ни на что не похожее, чистое искусство... Умолк последний звук – и словно рассеялись чары. На секунду воцарившуюся тишину взорвал гром аплодисментов, юный певец привстал со стула и поклонился с очень серьезным видом. Маноло не стукнула еще и четырнадцати, но он был уже знаменит. Два года назад этот мальчик-цыган без труда выиграл певческий конкурс в Гранаде, организованный поэтом Федерико Гарсия Лоркой и композитором Мануэлем де Фалья. С тех пор его всюду зазывали к себе наперебой, во всяком случае, пытались это сделать, правда, не всегда успешно, ибо те, кто занимался карьерой начинающего певца, вели жестокий отбор выступлений юного дарования. Но могли ли они устоять перед доньей Аной, семнадцатой герцогиней де Мединасели, если она уже решила, кто должен стать гвоздем программы устроенного ею вечера в честь королевы, приуроченного ко дню Святого Исидора? В просторном патио, озаренном сотнями свечей и маленьких масляных светильников, подчеркивавших великолепие азулехос, князь Морозини оказался рядом с хозяйкой дворца и ее августейшей гостьей. Он легко забыл о певце, любуясь двумя прекрасными дамами, столь выделявшимися своей едва ли не нордической красотой среди темноволосых и смуглых людей. Самая знатная после герцогини Альба женщина в Испании, натуральная блондинка, какие нередко встречаются в Венеции, с точеными чертами лица и большими светлыми глазами, герцогиня словно застыла возле кресла своей повелительницы. И годы – а ей было уже тридцать шесть, и семикратное материнство оказались бессильны перед красотой и прелестями доньи Аны. Золотистые волосы королевы-англичанки, лилейный цвет ее лица и цвета морской волны глаза чудесно сочетались с высоким андалузским гребнем, поддерживавшим ниспадавшие волнами кружева. Связанные узами настоящей дружбы – королева Виктория-Евгения была крестной маленькой – дочери герцогини Марии-Виктории, занимавшей пост придворной дамы, – почти ровесницы, обе женщины обладали безукоризненным вкусом и чувством элегантности, и казалось, будто они на самом деле сошли с полотна Гойи, чью эпоху, воспроизведенную в творениях великого художника, должна была воссоздать атмосфера великолепного празднества, устроенного в Каса де Пилатос, севильском дворце Мединасели. Дворец совершенно очаровал Морозини. Он уже бывал в Севилье, но на сей раз прибыл сюда в составе свиты королевы по горячей просьбе ее царственного супруга. |
