— Где ж ты, братец, руду сыскал? — спросил Воронов.

— Про то я лишь воеводе объявить могу.

— Видишь? — Приказчик подбросил на ладони серебряный рубль. — Твой станет, если скажешь и навсегда забудешь.

Прокофий покачал головой.

Тогда Воронов ещё два целковых вынул. Соблазн велик: на такие деньги лошадь с подводой купить можно. Однако Прокофий ответил твёрдо:

— Нет! России медь нужна пушки лить, со шведом да с турком биться.

— Смотри, — пригрозил Воронов. — Пожалеешь.

Тут из соседней горницы выскочил писарь. Следом степенно вышел воевода, князь Вадбольский. Толстый, лицо заспанное, на щеке красный рубец от подушки. Сказал, зевая:

— Показывай свою руду.

Прокофий глянул на лавку и обомлел: сума пропала. Посмотрел под столом, за печкой — нигде нет. Вот чудеса! И вдруг заметил, как писарь украдкой подмигнул Воронову. Прокофий метнулся к обманщику, в бешенстве ухватил его за грудь.

— Отвечай, вор, куда суму девал!

Писарь испуганно взвизгнул:

— Ничего не видал! Знать не знаю!

Внезапно страшный удар сбил Прокофия с ног.

Потирая пудовый кулачище, Воронов склонился над рудознатцем. Потом, как бы невзначай звякнув серебром в кошельке, обернулся к воеводе:

— Надо бы этого забияку в рекруты сдать. А до тех пор пускай у меня погостит.

Вадбольский, глядя на кошелёк, понимающе кивнул.

ВСТРЕЧА В СТОЛИЦЕ

Метель мела над Невой, над Петербургом, будто накрыли город белой сетью. Шпиль Петропавловской крепости тонул в снежной пелене. Инженер-поручик Василий Татищев, откинув меховую полость, вылез из саней возле здания Артиллерийской канцелярии.

— Ваше благородие!

Из-за сугроба шагнул навстречу незнакомый солдат. В руке он держал припорошённый снегом свёрток — что-то тряпицей обмотано.

— Кто таков? — спросил Татищев.

— Новгородского полка рядовой Прокофий Сталов. Дозвольте прошение подать!

— И о чём просишь?

— О правде, ваше благородие.

— Ябедить вздумал? — рассердился Татищев. — На командиров? Ступай прочь!

Он направился к крыльцу, но солдат смело схватил его за рукав:

— Гляньте-ка!

Развернул тряпицу, и в свете фонаря тёмный камень на ладони остро сверкнул красноватым срезом.

Татищев ахнул:

— Неужто медь?

Вскоре они сидели вдвоём в одной из комнат Артиллерийской канцелярии.

Прокофий рассказывал, как нашёл эту руду, какие за неё муки принял — в подвале его держали, плетьми и дубьём били, голодом морили, а после сдали в солдаты, чтобы неповадно было в строгановских вотчинах руду искать. Позднее послал Прокофий письмо верному своему товарищу Никону Шадрукову, тоже рудознатцу. Нарисовал карту, место обозначил. И тот, когда приходил в столицу с обозом, привёз образцы.

Татищев грохнул по столу кулаком.

— Мы колокола на пушки переливали! Нынче медь за морем покупаем, чтоб монету чеканить. А Строгановы лишь о своей мошне и думают!

В печке трещали дрова, медные отсветы пламени дрожали на лицах.

Два человека, слушая вой метели, сидели за столом.

Один из них родился и вырос на Урале, другой никогда не бывал на берегах Камы и Чусовой.

Но оба они понимали: без уральского металла не быть России могучей державой.

НА УРАЛ

Невысок, худощав, на ногу скор, в решениях твёрд, нравом горяч, смел и неподкупен был Василий Никитич Татищев.

Семнадцатилетним юношей поступил он простым солдатом в драгунский полк.