Теперь же о нашем положенье. Верно, что окружены мы и, ежели предположить, что флот дюрский не вернется, оборону строить вынуждены лишь на собственных припасах, в то время как вы свои пополнять можете. Верно также, что теряем мы людей и оружье. И даже более чем верно, что выбиты мы были с форпостов своих задумкою хитроумной людей послать прямо сквозь водоросли, на досках, к ногам привязанных. Кто оный способ выдумал, должен быть самого Карара воплощеньем.

И все ж таки, за счет обустройства убежищ и укрытий, сохраняем мы потери свои относительно невеликими. Что же до оружья да снарядов, то позаботились мы, еще крепость свою плавучую закладывая, чтобы припасов подобных, а также еды да питья вдоволь тут было.

Давайте на миг представим, чтоб понятней вам было, будто после противостояния долгого удалось вам нас одолеть. И что же тогда? Не забывайте, что войска ваши людям противостоят отчаянным, коим терять нечего и кои, следовательно, биться станут до последней капли крови, в то время как ваши, пусть и отвагою отличаясь, не возжены безрассудством подобным. А посему, в сочетании с преимуществом от крепких сооружений оборонительных, вытекает из сего, что лишитесь вы двоих иль троих за каждого из нас, погубленного вами. Повезет вам еще, коли бойня эдакая, помимо истощенья государств ваших, что крепчайших бойцов лишатся, смутою иль мятежом открытым промеж них не завершится еще до окончанья осады.

Что же ищете здесь вы тогда? Королева Альванди, догадываемся мы, заполучить мечтает сам Сунгар и хранителя трона своего, Заккомира, в целости и сохранности. Остальные ж, видать, рассчитывают на казну нашу и флот, да избавиться заодно желают от разбоя нашего разнузданного на морях окрестных. Разве не прав я? Так что, ежели способны вы в самый зрачок шейхану угодить, отвративши кровопролитие дальнейшее, почему бы тогда от предубежденья не отойти и с безумием сим не покончить?

— Каковы ваши условия? — спросил Барнвельт,

— Чтоб всех сунгарцев уцелевших, вреда не причиняя, на материк высадили, дозволив каждому забрать с собою семью и пожитки, включая наличность и оружие.

Гизил пристально смотрел на Барнвельта и тщательно подбирал слова:

— Сньол из Плешча известен широко как муж, весьма щепетильный в вопросах чести, — качество, коего печально недостает в наши дни вырожденья всеобщего. По одной лишь причине сей, решаемся мы вверить себя милосердию вашему, ибо, коли истинный Сньол обещает, что не даст нас в обиду, уверимся мы — так оно и будет.

Опять все тот же заговорщицкий взгляд. Барнвельт понял, что Гизил имеет в виду: «Соглашайся на сделку, как поступил бы настоящий Сньол, а я не проболтаюсь, что еще с Новуресифи знаю тебя как землянина». Ну и ловкач этот Гизил-он-же-Визгаш!

— Не затруднит ли вас выйти, зер? — сказал ему Барнвельт. — Мы обсудим ваше предложение.

Когда Гизил удалился, адмиралы загомонили все разом:

— Срамно упускать трофеи, что, считай, в руках уже держишь…

— Нет, у малого сего вполне есть основанья…

— Сие условие насчет денег личных в жизни у них не пройдет! Что мешает им по возвращении Гизила, казну раздать всем сунгарцам?

— То же самое и насчет оружия…

— Следует нам, по меньшей мере, головы предводителей затребовать…

Где-то после часа оживленного спора Барнвельт предложил проголосовать. Голоса разделились поровну. Королева была теперь обеими руками за мир, раз уж сунгарцы удерживали Заккомира.

— Я тоже за мир, — объявил Барнвельт. — А что же до деталей…

Когда Гизила позвали снова, Барнвельт сообщил ему, что условия принимаются с двумя исключениями: сунгарцам не дозволяется брать с собой деньги и оружие, а уроженцы Квириба должны быть высажены на материк как можно дальше от этой страны — скажем, на юго-восточном побережье Ваандао.